Отсутствует

Берега дождя: Современная поэзия латышей


Скачать книгу

сложена фраза:

      – Я страстная женщина.

      Закон своих дедов

      она преступила

      легко,

      как порог,

      как плевок на асфальте.

      Я

      сел с нею рядом

      и взял

      в ладони

      под душистым пальто

      ее руку,

      цветущую,

      как тюльпан.

      И моя нога

      прилипла к ее колену,

      словно марка к конверту,

      словно к телу хвостик мочала.

      Уже проклюнулось утро

      из огромного яйца ночи,

      когда мы оставили тихо

      небольшую гостиницу.

      Прощание с окраинами

      Окраины, с мной повсюду вы.

      Я пью до дна хмельную вашу брагу,

      И мне за это мягкий шелк листвы

      Стирает с губ оставшуюся влагу.

      Я ухожу, и пусть речной песок

      Присыплет золотом мой след в полях бурьяна,

      Едва лишь вечер, важен и высок,

      Откроет совам глаз сквозные раны.

      Я не грущу – так сильно я устал.

      Вот только у забора на колени

      В последний раз упал и целовал

      Я золотые слезы на поленьях.

      Две вариации

      1

      Рига.

      Ночь.

      Желтки фонарей плавали в лужах.

      Дождь

      пересчитывал вишни в окрестных садах,

      выстукивая на листьях фокстрот

      и швыряя косточки в воду каналов.

      Даль

      чернела окном,

      укутанным плотной тканью.

      Что же мне делать

      в такую ночь,

      когда надевают галоши?

      Скрести душе подбородок,

      играть клавиры на нервах?

      Как устриц, глотать тоску?

      И я пошел

      на Московскую улицу,

      в бар, где толкутся жулики и проститутки, —

      грустить.

      Лампы Осрама —

      янтарно-желтые серьги —

      качались над моей головой.

      Мороженое, тая

      оранжевым яблоком,

      расплывалось

      на блюдечке из хрусталя,

      как вытекший глаз.

      Где-то вакхически

      выла цитра.

      Ночь

      сжала овальный бар

      в объятиях свистящего черного шелка.

      Ближайшая липа

      уронила свой лист

      на мой одинокий столик.

      Я, взяв его в руки,

      целовал долго-долго:

      потому, что было у меня взамен

      ничьих губ.

      Губ?

      Почему же я должен

      целовать только губы?

      Почему не могу

      целовать

      этот столик,

      прохладный и чистый, как девичий рот;

      стену,

      ту самую стену,

      над которой нависла

      женская туша,

      белая, как перетопленный жир?

      Ах, зачем губкам девушек

      отдана

      монополия

      на мой закипающий рот!

      Должно быть, затем,

      чтобы я здесь сидел,

      один на один

      с неизбывной тоской,

      и