пуст, прохладен —
неплохо бы ночь напролет болтать на
языке китайских мандаринов с узкоглазым пожилым
человеком, еще лучше наблюдать,
как засыпает мир под синим крылом коршуна, лучше всего,
ростом опять в три вершка, встать у серой раковины
на кухне, смывая с пальцев темные
пятна, оставленные сорванных одуванчиков едким
соком —
Пока что я не умею кататься на коньках
1939 год.
Светлы, как тропка в снегу,
семь лет у меня за плечами.
Легко, как снежинка, вот-вот
на них упадет и другой.
(Просто невыносимый размер!
Не место здесь классическим ритмам.
Я же сын Балтики,
а не Средиземноморья или Эллады.
Где метроном? Подать сюда метроном!
Хочу сменить ритм.)
У нас не стоял дома VEF.
Наш приемник, носивший имя Leibovics,
в ту зиму ежедневно расхваливал латышей.
Со всех ледовых площадок города
на меня вещал Лейбовиц.
«Украшенный коньками Берзинь, латышский исполин…»
А вскоре на обложке журнала «Отдых»
его
– не Лейбовица —
фото: розово улыбающийся человек с венком, как на Лиго,
и круглым блюдечком на ленте через плечо:
«Наш (европейский) заводила – латыш в очках…»
(Ну, может, так не было, но та эпоха еще не
приохотила меня к чтению.)
Берзинь! Латыш!
(Тогда это не казалось экзотикой: представитель могущественнейшей
нации в мире, – чему удивляться!)
Неделями
в ту жестокую, роскошную зиму
люди разгуливали
со свежими Берзинями на устах.
(Нехорошо, – скажешь ты: «со свежими Берзинями» – как людоеды?
«…с именем Берзиня» тоже не очень:
как книжные черви. Дальше —)
В ту зиму я был
гениальным актером,
тончайшим лириком,
великим магом.
(Знаменитым, спрашиваешь? С чего бы – все
нормальные дети в этом возрасте таковы.)
Как актер,
раскатывая по полу в носках в теплой комнате,
я становился Берзинем, Табаком, Бите
и – раз – викингом Белангрудом, —
но упал.
Как поэт-лирик, я мечтал быть
славным норвежским мастером,
Нильсом (Олафом) Энгестангеном;
Серебряный Кузнечик Севера,
он пел коньками на льду.
Как волшебник со средствами…
(Ну, я обладал капиталом в старинных дензнаках, монетах,
катать по паркету. Итак —)
Как магом со средствами,
мной, что ни день,
дома
устраивались широкие соревнования.
Сейчас
вдруг,
абсолютно спонтанно и – о, это-то важно! —
без какого-либо принуждения и угроз,
я
признаюсь.
Помните, той зимой
почти