мир… И эта ясность ушла, когда в остатках стен стали угадываться опрятные домики, которые совсем недавно стояли здесь. Я посмотрел в сторону центра города, туда, где возвышались высотные здания, и ничего там не увидел. Не было никакого света в уличных фонарях или в окнах, потому что самих окон и фонарей почти не осталось, только кое-где в развалинах тлел огонь. С третьей или четвёртой попытки поднялся и пошёл домой.
Было очень трудно поверить в то, что дома больше нет. Я стоял перед руинами, смотрел и не понимал, как такое может быть. Где дверь, где стены, где гараж. И где родители и сестра, которые ночью должны быть дома. Их надо было найти, обязательно надо было найти, ведь не бывает так, чтобы мамы с папой не было, и сестры тоже – они ведь были всегда! И они, конечно, есть и сейчас, только не здесь. Наверняка мама с Дженни до сих пор в церкви, прячутся и боятся выйти наружу. А отец на фабрике – там очень хорошие крепкие высокие стены и никого из работников наружу не выпускают, чтобы с ними ничего не случилось. Ох, если бы я знал, где эта фабрика расположена… Но я знал, где церковь! Нужно пойти отыскать маму и рассказать, что с домом случилась беда, и со всеми соседями тоже, и что в городе пропал свет. Нужно их найти, это же так просто!
И вот тут я понял, что замёрз, причём замёрз настолько, что еле-еле могу шевелиться. Если раньше меня просто било мелкой дрожью и это как-то можно было терпеть, то сейчас дрожь закончилась, и окоченевшее тело просто начало ныть от тупой боли, потому что оно больше не могло сопротивляться. Да, я почувствовал, что вот так люди начинают умирать от холода. Переваливаясь, как деревянный солдатик, я пошёл к ближайшему огоньку и, расставив ноги, встал над ним. Огонёк сильно коптил чем-то вонючим, мне выедало глаза и драло глотку, но всё-таки он был теплый, так что я просто зажмурился, запрокинул голову и стоял, согреваясь, сколько мог.
Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей. Помню, всё время поворачивался к ним – то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьёзно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когда уже пятки жечь начало.
Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались.