его физическим недостатком. Меня это не утешало.
Я строила планы мести и засыпала в слезах…
А в этом году на дачу я приехала только в середине августа.
В июне целый месяц пролежала в Морозовской больнице, в глазном отделении. Подошла моя очередь на операцию. Оперировать меня должен был какой-то медицинский светило из Одессы, где была тогда основная глазная клиника для всего СССР.
Июнь был очень жаркий, в центре Москвы, где находилась больница, была просто парилка.
После операции мне заклеили марлевыми кружками оба глаза. Я должна была ходить так две недели. Я не плакса и не нытик. Надо, значит надо.
Когда пришло время снимать повязки и швы, были вызваны мои родители.
Доктор ловко сдернул приклеенные марлевые круги с моих глаз… И моя мама заплакала.
Никакого косоглазия у меня больше не было!
Папа протянул руку доктору, тот встал папе навстречу и они крепко, по-мужски, обнялись.
– Галина Павловна! Ирочка еще месяц должна походить в очках. Прыгать, бегать, купаться – нельзя еще месяца два и год – никакой физкультуры! Лучше бы увезти ее сейчас на какие-нибудь воды.
– Да, да, спасибо, доктор! Мы как раз уезжаем в Трускавец. Там не очень жарко и спокойно.
– Ира! – обратился ко мне доктор, – в школу ты пойдешь уже без очков! Просто выкинешь их и все! Поняла!?
– Правда? – закричала я, – ура! Я больше не очкарик!
А я увидела как мой папа, боевой военный летчик, смахнул слезинку со щеки…
И вот я лежу в своем укрытии. Жарко. Деревенская улица пуста. Куры у дома напротив уселись кучкой под куст жимолости. Тишина…
Эх, не уснуть бы, а то и вправду свалюсь!
Мама зовет меня обедать, но я, затаившись, не отвечаю ей.
Обернувшись, я вижу, как папа что-то объясняет маме, указывая в мою сторону. Мама понятливо качает головой и уходит на террасу.
Сколько уж я так пролежала в укрытии – не знаю.
Но вот! О, долгожданный миг! Бесило едет на «наш» край на своем велике. У шоссе он слезает с велосипеда и своим ходом переходит шоссе.
Я набираю за щеку приличное количество вишневых косточек и прицеливаюсь.
Почти напротив нашего палисадника Витька вдруг «ойкает» останавливается. Его укусил слепень. Бесило садится на краешек дороги и прикладывает к укушенному месту сорванный тут же лист подорожника. Он прижимает лист к ноге и потихоньку ноет: «Уй-юй-юй! За’газа, тяпнул все-таки!»
Я знаю, что лежачего не бьют. Но он – СИДИТ же!
И я открываю огонь. Витька подскакивает, не понимая, что случилось.
Я строчу своими косточками, как пулемет Максим, стараясь не попасть в глаз, целюсь в шею, грудь и плечи. Они у него обгорели и теперь шелушатся, открывая новую розовую кожу, еще такую нежную.
Бес вертится, решив, что на него напали осы и начинает визжать, а я все стреляю и стреляю…
Выбегают наши ребята и девчонки. Они еще тоже не знают, что я приехала, и не видели меня без очков.
Расстреляв все свои «патроны», держа лишь несколько косточек за