Овсенька шумно высморкался. – Вспомнишь, как жил, и что? Три разочка вкусно поел да разок сладко поспал – и все…
– Золотое у тебя, Овсенька, сердце, – сказала Барби, вытирая нос тряпочкой. – Давайте, девки, за Овсенькино сердце выпьем!
– Да нету у меня сердца, истерлось! – старик подмигнул Барби. – Какая-то жила внутри дрожит, и все. Старики – народ бессердечный…
Ему вдруг захотелось чеснока. Сошел бы и лук, но ни чеснока, ни лука у Пиццы не оказалось.
– Щас! – Барби с трудом поднялась, упираясь обеими руками в стол. – Будет тебе чеснок, золотая рыбка… – Шагнула к выходу и, пошатнувшись, ударом ноги распахнула дверь. – Отцепись, плохая жисть, прицепись, хорошая!
– Да стой ты, кобыла! – Синди вцепилась ей в юбку. – Мусора заметут!
– Эй! – крикнул из темноты Алеша Силис. – Дед у вас?
– Здесь я, Леша! – обрадованно закричал Овсенька. – Заходи, погрейся!
Помахивая рукой перед лицом (накурено было – топор вешай), Алеша поднялся в вагончик. Это был молодой, свежий мужчина со скуластым розовым лицом, близко и глубоко посаженными глазами и всегда плотно сжатыми губами, над которыми темнела тоненькая полоска усов.
– День рождения у деда, – сказала Пицца, наливая Алеше. – Сто лет в обед.
– А этот уже наобедался? – Сняв форменную фуражку, сержант брезгливо переступил через лежавшего на полу мужчину. – С такими вот и погоришь, Пицца. Что у него с башкой?
– Ударился. – Пицца вытащила из-под стола табуретку и придвинула к Алеше тарелку с холодным мясом.
– Мишутка где? – спросил Силис, чокаясь с Овсенькой. – Со здоровьицем!
– Тут он, живой-здоровый. – Старик с любовью смотрел на милиционера. – Хороший ты, Алеша, человек, правда!
– А я с тобой и не спорю, – усмехнулся Силис. – Тебе кто морду набил?
Синди пьяно погрозила ему пальцем:
– Я попала в автомобильную аварию, товарищ сержант!
– Это не авария, это ручная работа, – без улыбки возразил Алеша. – Про Громобоя слыхали? Помер. Целый день на тротуаре провалялся, только сейчас за ним выехали…
– Помянем Громобоя! – предложила Барби, уже забывшая о чесноке. – Ну и сволочь он был!..
Мужчина на полу зашевелился и с рычанием сел. Обвел шальным взглядом компанию – и вдруг заорал во всю глотку:
О чем задумал, Громобой,
Иль ты боишься смерти?
Пицца захохотала дурным голосом, а мужик продолжал:
Ты будешь счастлив двадцать лет,
Я слова не нарушу,
А ровно через двадцать лет
Отдашь свою ты душу!..
Синди и Барби зааплодировали.
Взял в руку финское перо
И кровью расписался…
И так же внезапно, как начал, мужик оборвал песню и схватился за голову:
– Вот гады! Ну, гады же! Глянь, что там у меня?
Пицца презрительно скривилась:
– Ничего. Дурная башка только.
Барби протянула ему