А я – сестра, которая выплевывает рубины и бриллианты.
Они уходят, все трое, и на их месте возникает Виви, касается моего плеча своими длинными пальцами.
– Я спасу тебя, – говорит Виви. – Это всегда была моя работа – спасать тебя.
– Мои похороны будут следующими, – мгновением позже шепчет Оук.
Слабо, словно откуда-то издалека, долетает голос Никасии:
– Говорят, что фейри рыдают на свадьбах и хохочут на похоронах, но я думаю, что твоя свадьба и твои похороны окажутся одинаково забавными.
Вновь появляется Кардан с ласковой улыбкой на губах и начинает говорить, перейдя на заговорщицкий шепот:
– Когда я был ребенком, мы играли в похороны. Ставили их как маленькие спектакли. Разумеется, смертные, которых мы хоронили, были уже мертвы. Или, по крайней мере, близки к своему концу.
После этого ко мне, наконец, возвращается дар речи.
– Ты лжешь, – говорю я.
– Конечно, лгу, – соглашается он. – Ведь это же твой сон. Позволь мне доказать это. – Кардан прижимает к моей щеке свою теплую ладонь и говорит: – Я люблю тебя, Джуд. Я давно люблю тебя. И никогда не перестану любить.
– Прекрати! – кричу я.
Затем надо мной стоит Локк и говорит, брызжа изо рта слюной.
– Давайте убедимся в том, что она действительно мертва.
Спустя мгновение он вонзает мне в грудь свой нож. Затем делает это снова и снова.
На этом месте я просыпаюсь от собственного крика, с залитым слезами лицом.
Пинком сбрасываю одеяло. За окнами темно. Очевидно, я проспала весь день. Зажигаю свет, делаю глубокий вдох и касаюсь лба, проверяя, нет ли у меня жара. Жду, пока успокоятся нервы. Чем дольше я вспоминаю свой сон, тем больше он тревожит меня.
Выхожу в гостиную и там, на кофейном столике, нахожу открытую коробку с пиццей. На одном из немногих оставшихся треугольных ломтиков кто-то положил рядом с кружочками пеперони головки одуванчика. Все ясно. Это Оук пытается объяснить Тарин правила игры в «Ракетную лигу».
Сейчас они оба настороженно смотрят на меня.
– Эй, – говорю я своей сестре-близнецу. – Я могу с тобой потолковать?
– Легко, – отвечает Тарин, поднимаясь с дивана.
Я возвращаюсь в спальню Оука и устраиваюсь на краешке его кровати.
– Я хочу знать, не явилась ли ты сюда потому, что тебе велели это сделать, – говорю я. – Я хочу знать, не ловушка ли это, которую расставил на меня Верховный король, чтобы соблазнить меня нарушить условия моего изгнания.
Тарин удивлена, но, к ее чести будет сказано, не спрашивает меня, как подобные вещи могли прийти мне в голову. Она прижимает руку к животу, распрямляет пальцы.
– Нет, – отвечает Тарин. – Но я сказала тебе не все.
Я жду, не догадываясь еще о том, что она имеет в виду.
– Я думала о нашей маме, – говорит она, наконец. – Я всегда считала, что она покинула Эльфхейм из-за того, что полюбила нашего смертного папу, но теперь я в этом не уверена.
– Не понимаю, –