на мне старые треники и найковская пайта (все висит, настолько похудел осенью); рукав по-прежнему влажный (опрокинул бокал в самолете). Полночь, декабрь, возвращаюсь после четырехмесячного отсутствия.
– Я уж думал, тот джип по нашу душу, – говорит водитель, открывая багажник. – Шел за мной, как приклеенный. Всю дорогу на хвосте сидел.
– Интересно зачем? – спрашиваю я.
Ночной консьерж спускается по пандусу, ведущему к холлу, и берет чемоданы. Водитель прячет полученные от меня щедрые чаевые, садится в седан и отправляется в аэропорт за следующим клиентом, прибывающим из Далласа. Парковщик и охранник молча кивают, когда я прохожу мимо них вслед за консьержем в холл. Консьерж загружает чемоданы в лифт и говорит: «Добро пожало…» – закрывающиеся двери отсекают последний слог его приветствия.
Идя по длинному коридору в стиле ар-деко на пятнадцатом этаже комплекса «Дохини-Плаза», ощущаю едва уловимый аромат хвои, а затем вижу венок, водруженный на одну из створок двойной двери с номером «1508». В квартире запах усиливается: в углу гостиной, переливаясь гирляндами белых лампочек, стоит небольшая елка. На кухне записка от домработницы с перечислением трат, сделанных ею в мое отсутствие, и небольшая стопка корреспонденции, которую не успели переправить на нью-йоркский адрес. Я купил эту квартиру два года назад (выехав из меблированного особнячка в «Эль-Ройаль»[8], который снимал десять лет) у родителей местного паренька из «золотой молодежи»; паренек затеял полную перепланировку, нанял дизайнера, разрушил стены, а потом внезапно умер во сне после очередного загула по ночным клубам. По просьбе родителей дизайнер довел ремонт до конца, и квартиру скоропалительно продали. Без особых изысков, выдержанная в бежевых и серых тонах, с паркетными полами и встроенными светильниками, по площади она кажется небольшой – всего 110 квадратных метров (спальня, кабинет, изящно обставленная гостиная, переходящая в футуристически-стерильную кухню), но главное ее достоинство не в этом. То, что выглядит окном во всю стену, в действительности сдвижная дверь с пятью врезанными фрамугами (они распахиваются, если надо проветрить), ведущая на широкий, облицованный белой плиткой балкон, с которого открывается фантастическая панорама Лос-Анджелеса: небоскребы даунтауна, темные пятна лесов Беверли-Хиллз, башни Сенчури-Сити и Уэствуд, а еще дальше – Санта-Моника и побережье Тихого океана. Вид величественный, но не подавляющий; не такой отстраненный, как с холма из дома одного моего знакомого в Аппиевом проезде[9]: оттуда город предстает плоским и безжизненным, похожим на плату компьютера, и от этого на душе становится еще более одиноко, чем обычно, и в голову лезут мысли о самоубийстве. С моего балкона все видно как на ладони: кажется, протяни руку – и вымажешься в сини и зелени Центра дизайна на Мелроуз[10]. Но все же достаточно высоко – можно уединиться, если надо сосредоточенно поработать. Сейчас вот небо нежно-лиловое,