Оса Авдич

Эксперимент «Исола»


Скачать книгу

кофейных кружек. Многие явились в новой одежде и чувствовали себя скованно. В вырезе у секретарши отдела, немолодой женщины с прической-шлемом, я увидела неотрезанный ценник. Может быть, она сохранила чек и надеялась на следующий день вернуть вещь в магазин. И получить назад свои купоны. Я так и видела ее у кассы, с блузой в пропахшем потом пакете: спорит, потрясая чеком, жалуется на качество, размер, какой-нибудь шов. Усталое, ярко накрашенное лицо продавщицы. Секретарша наверняка выйдет победительницей.

      Перед ужином, накрытым в просторной гостиной с видом на залив, подали игристое “Роткэпхен”; хромированный сервировочный столик был уставлен бутылками. Я бесилась: то, что наш сопляк-шеф может позволить себе представительские апартаменты в одной из новых высоток на самом Лидингё, с видом на Карлсудд и военную базу на Тюннингё, сервировочный столик и заграничную выпивку, наверняка предполагает высокопоставленную родню (что в свою очередь легко объясняло, как он получил начальственную должность). Генри, как обычно, оставался в стороне от общего разговора. И вдруг я увидела, как он берет бутылку дорогого коньяка, наливает, пьет большими глотками, а потом беззвучно ставит рюмку на столик, словно и не брал. Не сказать, чтобы это выглядело так уж красиво; у другого человека такой поступок показался бы возбуждающим опасения, признаком алкоголизма, нервозности, слабости, дурного воспитания. Но у такого мастера самоконтроля, как Генри, этот жест означал нечто совершенно другое: желание. Когда я увидела, как Генри пьет коньяк, мне впервые пришло в голову, что он, возможно, не тот, за кого я его принимала, что он может оказаться опасным для меня. Я начала наблюдать за Генри – и увидела много чего еще. Это было как собирать лисички. Сначала не видишь ничего, потом видишь кое-что, а потом грибы вдруг везде, куда ни глянь. Второе, на что я обратила внимание в Генри, был его смех. Он умел смеяться. Звучит странно, но большинство людей не смеются. Они растягивают рот, как-то кашляют, квохчут, но не смеются по-настоящему. Генри смеялся открыто, беспечно, такой смех никак не вязался с его сдержанным обликом. Чем дольше мы работали вместе, тем чаще я ловила себя на том, что пытаюсь выманить этот смех, просто чтобы посмотреть, как Генри, согнувшись, падает на рабочий стол или откидывается на спинку стула – слезы льются из глаз, обнажаются ровные белые зубы. Да, третье: у него были необыкновенно красивые зубы.

      Вообще же Генри был заурядный человек. Он исполнял свои рабочие обязанности прилежно, без оригинальности. Избегал рискованных решений. В недели, когда он дежурил в кухонном закутке, кухня бывала убрана безупречно. Он не был замкнутым, но не был и открытым, ничего не рассказывал о себе, пока его не спрашивали напрямую. Тогда он отвечал – вежливо и коротко. Что он делал в выходные, что он думает о новом фильме, куда поедет в отпуск. Он выдавал информации не больше и не меньше, чем требовалось, чтобы ответить на вопрос. Часто он предпочитал перевести разговор на спросившего – похоже, не потому, что человек этот был ему особенно интересен, а из вежливости или (как я начала понемногу подозревать) чтобы избежать разговоров о самом себе. Когда