под ногами, утопающими в черной жиже, полусгнившим бревнам. Вода доходит до колен, развертываю бродовики. Наконец, выбираюсь на сухой островок. В голову закладывается подлюковатая мысль: « а может, ну их… эти грибы? Да и есть ли они там? Стоит ли испытывать судьбу?..» И тут же замечаю, буквально метрах в двадцати, несколько поросших ряской куч старой щебенки. «Пытались сделать наст?» – задумываюсь я. Спешу туда и уже по-сухому выбираюсь из болота.
Вот и лес. Тень и тишина. Статные сосны высоко лепечут надо мной; длинные, висячие ветки берез едва шевелятся. Мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея на солнце; птицы мирно поют. Иду вдоль опушки, а между тем любимые образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят на память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображенье реет и носится, как птица, и все так ясно движется и стоит перед глазами. Сердце то вдруг задрожит и забьется, страстно бросится вперед, то безвозвратно потонет в воспоминаниях
Иду с корзиной по тем самым местам, где и сорок лет назад с отцом. В сентябре в ту пору внизу возле болота росли ворончатые волнушки, истекавшие на сломе белым горьким соком.
Не обнаружив волнушек, я побрел дальше в гору, и даже не заметил, как привычный некрупный березняк перерос в неведомое чернолесье. Огромные замшелые дерева подпирали тяжкий лиственный свод, почти непроницаемый для солнечных лучей. Где-то вверху, в далеких кронах, шумел ветер.
Чаща была безлюдная, даже какая-то бесчеловечная, и его охватило ведомое каждому собирателю тревожно-веселое предчувствие заповедных дебрей, полных чудесных грибных открытий. Однако грибов-то и не было. Совсем! Несколько раз, завидев влажную коричневую шапку в траве, я бросался вперед, но это оказывался либо обманно извернувшийся прошлогодний лист, либо глянцевый, высунувшийся изо мха шишковатый нарост на корне.
Я начал прикидывать, в какую сторону возвращаться к лежневке, но вдруг заметил среди стволов просвет и поспешил туда. Сделал еще несколько шагов и обмер: знакомая с детства небольшая поляна с редкими корабельными соснами была сплошь покрыта грибами. Исключительно белыми!
Сердце мое от радости заколотилось так громко и часто, что стало трудно дышать. Мне пришлось прислониться к дереву и сделать несколько глубоких вдохов. Не сразу, но помогло. Успокоившись, я присел и срезал в бело-бирюзовом мхе первый гриб – тугой и красивый. Шляпка была лоснящаяся, шоколадная, только в одном месте немного подпорчена слизнем, но ранка уже успела затянуться свежей розовой кожицей. Подшляпье напоминало нежный светло-желтый бархат, а с толстой ножки свисали оборванные мохеровые нити грибницы. Я долго любовался грибом и, наконец, бережно положил его в свою большую корзину, предварительно выстелив дно несколькими папоротниковыми опахалами.
Вдруг мне почудились чьи-то далекие ауканья, я вскинулся и застыл, напрягая слух, но ничего не уловил, кроме ровного лесного шума. Нет, показалось… Тем