С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека
угодно здоровым, но сердце все равно могло тебя убить. Мне это казалось ужасно несправедливым. Это настороженное отношение к сердцу неустанно подпитывала моя бабушка, переехавшая жить к нам, в Калифорнию, в начале 80-х годов (в какой-то момент она соскучилась по дому и вернулась в родную деревушку близ Канпура, где умер ее любимый супруг). Даже через тридцать лет после его смерти она по-прежнему куталась в пахнущие нафталином белые воздушные шали, какие носят вдовы.
Однажды в Лос-Анджелесском зоопарке посетителям показывали с рук змею. Бабушка уважительно ей поклонилась, сложив руки и пробормотав молитву, а после потребовала, чтобы мы отвезли ее домой. Она была женщиной с железной волей, после смерти мужа успешно заменила его в роли главы семейства. Но при этом она, словно мисс Хэвишем[1], всю свою жизнь скорбела из-за не поддающегося логическому осмыслению несчастного случая. В Индии змеи считаются символами бесконечности и безвременья, а также неудачи и смерти. До последнего своего дня она в глубине души верила, что ее мужа убила ядовитая змея. Если сравнить укус змеи с тем, насколько стремительно и неожиданно сердечный приступ может подкосить здорового, полного жизни человека без малейших к тому предпосылок, ее версия не столь уж далека от истины.
Мой дед по материнской линии тоже пал жертвой внезапного сердечного приступа, пусть и в более солидном возрасте. Военный врач по профессии, он успешно занимался частной практикой в Нью-Дели, принимая пациентов у себя на дому. Одним сентябрьским утром 1997 года, вскоре после своего восемьдесят третьего дня рождения, он проснулся и пожаловался на боли в области живота. Он полагал, что дискомфорт вызван тем, что он переел и перепил шотландского виски накануне за ужином. Буквально через несколько минут он застонал, потерял сознание и умер. У него наверняка случился обширный инфаркт, но убило его не это. После инфаркта начинается аритмия – желудочковая фибрилляция, при которой ритм сердца сбивается, – именно она помешала его сердцу поддерживать циркуляцию крови и сохранить ему жизнь.
Когда я разговаривал со своей матерью о смерти деда, она сказала, что ей жаль, что он умер так неожиданно, но вместе с тем она рада, что это произошло так, а не иначе.
Вот так, под влиянием истории моей семьи, человеческое сердце стало для меня своего рода предметом одержимости. Еще в детстве я лежал в кровати и прислушивался к биению сердца в своей груди. Я ложился на бок, клал под голову руку и слушал, как отдаются в ушах глухие удары сердца, проталкивающего кровь по сосудам моего тела. Я синхронизировал вентилятор на потолке с этим ритмом, и меня пленило это состязание двух источников колебания, двух осцилляторов; я был благодарен, что мой собственный осциллятор и не подумывал брать передышку[2]. Меня завораживала дихотомическая природа сердца: мускулистое, неустанно работающее, но при этом такое уязвимое! Годы спустя, став специалистом по сердечной недостаточности, я передал свою увлеченность своим детям. Когда