к тебе бо́льшую жестокость.
– Я знаю, – ответил я покаянно. – Но куда же мне отправиться, отец? Где мне искать рай земной?
– У нас с Маттео дела в Риме. Ты отправишься с нами.
– И мне придется остаток жизни прожить в Риме? В приговоре говорилось о вечном изгнании.
И тут дядя повторил то, о чем уже однажды говорил мне Мордехай: – «Законы Венеции самые справедливые, и им усердно следуют… неделю». И если дожа избирают навсегда, то это означает только, что он будет правителем лишь до конца своей жизни. Когда Тьеполо умрет, его преемник вряд ли станет препятствовать твоему возвращению. Не расстраивайся, что ни делается – все к лучшему.
А отец добавил:
– Мы с твоим дядей везем в Рим письмо от каана Хубилая…[87] Никогда еще прежде я не слышал таких странных сочетаний звуков и потому перебил отца, чтобы выразить ему свое недоумение.
– Слово «каан» – это титул, он означает «великий хан всех монгольских ханов», – объяснил отец. – Ты, наверное, слышал про Хубилая, его у нас почему-то ошибочно называют великий хан Катай.
Я в изумлении вытаращился на батюшку.
– Вы встречались с монголами? И выжили?
– Встречались и со многими подружились. Наиболее влиятельный наш друг, пожалуй, сам каан Хубилай, который управляет самой большой империей на земле. Он попросил нас отвезти Папе Клименту его послание…
Отец продолжил свои объяснения, но я уже не слушал. Я смотрел на него, открыв рот, выпучив глаза от изумления и восхищения, и думал: «И это мой отец, которого я уже давным-давно считал мертвым… Этот самый обычный с виду человек заявляет, что является посредником между правителем варваров и Святейшим Папой!»
В заключение он сказал:
– …Ну а потом, если Папа даст нам сотню священников, которых просит прислать Хубилай, мы отправимся с ними на Восток. Мы снова вернемся в Китай.
– А когда мы поедем в Рим? – спросил я.
– Ну… – сказал он застенчиво.
– После того, как твой отец женится на твоей новой матери, – ответил дядя. – Это значит, что придется подождать, пока священник сделает оглашение.
Но его брат возразил:
– Да нет, Маттео, так долго ждать вряд ли придется. Поскольку нас с Фьорделизой едва ли можно назвать молодыми, мы ведь оба вдовеем, padre Нунзиата, возможно, освободит нас от процедуры трех оглашений.
– Что еще за Фьорделиза? – спросил я. – И не слишком ли поспешно ты все решил, отец?
– Ты ее прекрасно знаешь, – сказал он. – Фьорделиза Тревани, наша соседка, владелица дома, который находится ниже по каналу.
– Да. Она приятная женщина. И между прочим, была лучшей маминой подругой.
– Если ты собираешься этим пристыдить меня, Марко, я напомню тебе, что твоя мать уже в могиле, так что нет нужды завидовать, ревновать или разбрасываться обвинениями.
– Это правда, – сказал я и дерзко добавил: – Но ты не носишь lutto vedovile[88].
– Твоя мать уже восемь лет как мертва. И по-твоему, я должен