в тот день, когда он запустил в меня рыбиной.
Дорис надула губки.
– Ты не ценишь мою доброту. Удовольствие, которое ты мне доставишь, станет ценой за боль, которую ты мне причинишь.
– Боль? Как это?
– Для девственницы в первый раз все протекает болезненно. Она не испытывает удовольствия, это известно каждой девушке. Все женщины рассказывают об этом.
Я задумчиво сказал:
– Не знаю, почему это должно причинять боль. По-моему, боли не должно быть, если сделать все так, как я. – Я решил, что с моей стороны будет бестактно упоминать в этот момент об Иларии. – Я имею в виду, тем способом, которому я выучился.
– Если это действительно так, – заметила Дорис, – то ты за свою жизнь смог бы заслужить обожание многих девственниц. Ты покажешь мне тот способ, которому научился?
– Видишь ли, надо сперва подготовиться. Например, вот так. – Я коснулся одного из ее миниатюрных сосков – zizza.
– Zizza? Это всего лишь щекотно.
– Я полагаю, щекотку скоро сменит другое ощущение.
Вскоре она сказала:
– Да, ты прав.
– И твоему zizza это тоже понравилось. Он поднялся, словно прося о большем.
– Да, да, это так. – Дорис медленно легла на спину, прямо на палубу, и я последовал за ней.
Я продолжил:
– Еще больше zizza любит, когда его целуют.
– Да! – И, словно ленивая кошка, она сладострастно вытянула свое маленькое тело.
– А теперь этот, – сказал я.
– Опять щекотно.
– Это тоже станет приятней, чем щекотка.
– Да. Правда становится, я чувствую…
– Вот видишь, пока никакой боли.
Дорис покачала головой, глаза ее закрылись.
– Для таких вещей даже не требуется присутствия мужчины. Это называется монашеский гимн, потому что девушки сами могут проделывать это с собой. – Я был с ней до щепетильности честен, давая возможность прогнать меня.
Но она сказала только, затаив дыхание:
– Я даже не представляла… не знала, как я там выгляжу.
– Ты легко можешь рассмотреть свою mona с помощью зеркала. Дорис честно призналась:
– Я не знаю никого, у кого было бы зеркало.
– Тогда посмотри, обычно она вся покрыта волосами. Твоя все еще голая, ее можно увидеть, и она мягкая. Такая хорошенькая. Она выглядит как… – Я попытался подыскать поэтическое сравнение. – Ты знаешь, некоторые виды макарон выглядят как маленькие ракушки? Что-то наподобие женских губок?
– Ты так говоришь, как будто их тоже можно целовать, – произнесла Дорис таким голосом, словно впала в полудрему. Ее глаза снова были закрыты, а маленькое тело медленно извивалось.
– Еще как можно!
Когда Дорис извивалась, ее тело то сжималось, то расслаблялось, и от удовольствия она издавала хныкающий звук. Поскольку я продолжал извлекать музыку из ее тела, девушку время от времени сотрясали легкие конвульсии, причем каждый раз они длились дольше, как будто Дорис на практике училась, как