за сценой и обманом убедила зрителей, что я на нее напал. Я нахмурился. Да, она явно способна на многое.
Мы добрались до окраины Восточной стороны, и улицы стали шире.
Вскоре впереди в свете яркого полуденного солнца засверкал Долер. Архиепископ ждал нас у кареты. К моему удивлению, с ним был Жан-Люк.
Ну разумеется. Кому, как не ему, быть этому свидетелем.
При виде друга осознание реальности всего происходящего обрушилось на меня, как мешок кирпичей. Я в самом деле вот-вот женюсь на этой женщине. На этом… существе. На дикарке, которая лазает по крышам, грабит аристократов, дерется, одевается как мужчина и имя носит соответствующее.
Она была совсем не похожа на Селию. Человека, менее похожего на Селию, Господь просто не мог сотворить. Селия кротка и благовоспитанна. Учтива. Добродетельна. Сердечна. Никогда в жизни она не опозорила бы меня, не устроила бы такую сцену.
Я посмотрел на свою будущую жену. Разорванное и окровавленное платье. Избитое лицо, сломанные пальцы. Шрам на горле. И усмешка, при виде которой становилось ясно, каким образом она заполучила все свои увечья.
Она изогнула бровь.
– Любуешься?
Я отвернулся. Когда Селия узнает, что я натворил, ее сердце будет разбито. Она заслуживает лучшего. Лучшего мужчины, чем я.
– Пойдемте. – Архиепископ жестом указал нам на безлюдный берег. Единственными зрителями на нашей церемонии были дохлая рыба и стая голубей, которые лакомились ею. Скелет рыбины торчал из сгнившей плоти, а уцелевший глаз смотрел в ясное ноябрьское небо. – Покончим с этим. Сначала ее необходимо крестить по велению нашего Господа, дабы не преклонились вы под ярмо, будучи неравными, ибо нет общения у света с тьмой.
Ноги у меня налились свинцом, и каждый шаг по песку и грязи давался с невероятным трудом. Следом за мной по пятам шел Жан-Люк. Я чувствовал, как он усмехается. Не хотелось и представлять, что он теперь думает обо мне и обо всем этом.
Поколебавшись, Архиепископ шагнул в серую воду. Он оглянулся на дикарку, и впервые в его глазах мелькнула тень сомнения. Будто он не был уверен, что она шагнет за ним. «Передумай, пожалуйста, – взмолился я про себя. – Забудь это безумие и брось ее в тюрьму, где ей самое место».
Но тогда меня лишат всего. Балисарды. Жизни. Обетов. Цели и предназначения.
Тихий неприятный голосок на задворках моего разума насмешливо хмыкнул. «Он запросто мог бы помиловать тебя, если бы только захотел. Никто не стал бы оспаривать его решение. Ты остался бы шассером и без женитьбы на преступнице».
Но почему же тогда он поступил иначе?
От самой этой мысли меня захлестнула досада. Разумеется, он не мог просто помиловать меня. Люди поверили, что я посягнул на честь этой девчонки. Неважно, что этого не было. Они сочли, что было. Даже если бы Архиепископ все объяснил народу, даже если бы она сама во всем созналась – люди бы стали шептаться. Стали бы сомневаться. Утратили бы беспрекословную веру в непорочность шассеров. Хуже того, они усомнились бы и в самом Архиепископе. В том, что им движет.
Мы уже погрязли в этой лжи. Уже объявили людям, что она моя