блеклым лондонским улицам.
Провел утро, делая социологические заметки о детях на площадке. Если бы этот дневник досконально отражал мое времяпрепровождение, он был бы полон заключений, конспектов и мыслей по поводу диссертации. Но я не могу заботиться еще и об этом. Это слишком терминологично и очень скучно для непрофессионала. Так же скучно, как если бы я описывал каждый свой поход в туалет.
Сегодня утром шайка маленьких разбойников набросилась на меня с расспросами о том, что я делаю. Я попытался объяснить им это в самых простых выражениях. Чуть погодя они снова пристали ко мне, чтобы узнать, правильно ли они играют. Прийти к согласию с маленькими детьми – штука непростая. У меня от этого крышу сносит. Нет, правда сносит. Что же сносит мне крышу? Это темный ветер с севера, торжественно-мрачный ветер, который веками дул над степями, не встречая препятствий, которые могли бы против него устоять.
Это ветер выдувает мои мысли, срывает их, как листья с деревьев осенью, оставляя только предельно обнаженную схему мысли, как в тех старых медицинских учебниках, где можно, если превозмочь страх, рассмотреть скальпированные головы людей, которых врачи мучили или лечили. Внезапные, своевольные порывы ветра несут мои жалкие разрозненные мысли над темным, никогда не видевшим солнца морем. Волны на этом море вечно катятся одна за другой, не достигая берега. Я разрыдался бы от благодарности, если бы только мог собрать эти разрозненные мысли, которые парят, едва не касаясь верхушек темно-зеленых волн. Я представляю, какое удовольствие я мог бы получить, если бы мне удалось в тишине и спокойствии вернуть мои развеянные мысли на место и разобраться в вихревых разветвлениях и сложных переплетениях. Увы, это удовольствие лежит за пределами возможного. Ветер может срывать листья с деревьев, но, как бы он их ни кружил, ему не дано вернуть листья на место. Как невозможно вернуть облаку его прежнюю форму. О, кто избавит меня от этой смертной плоти? Но вот я вижу играющих детей, которых не в силах постичь своим смятенным сознанием, на которых смотрю глазницами со вставленными в них глазами доктора Фелтона. И какой прельстительной и желанной выглядит в этих глазах плоть маленьких детей. О нет, никто не собирается причинить им ни малейшего вреда – только предложить им вкусить тех удовольствий, о которых они и не слыхивали…
Перечитав то, что я только что записал, я поскреб в затылке. Это не я. Это не мои мысли, это не мой образ мысли. Терпеть не могу длинные предложения. Для разнообразия пообедал в «Мангровом дереве». Потом вернулся к себе и собрал вещи, чтобы ехать к родителям на выходные. Приходится отрывать полдня от занятий, потому что у меня встреча с Гренвиллем. Он отвезет меня на Сэвил-роу. Стены в ателье обшиты дубовыми панелями, а служащие – в костюмах в тонкую полоску. Снимать мерки на смокинг оказалось фантастически сложным делом, требующим большой искушенности. Мастер-закройщик, мистер Симмонс, все ахал и охал, что я такой стройный. Это все равно что одевать привидение, сказал он. Он крутился вокруг, прикладывая