десятка два женщин, непременно возникают склоки и свары. Степанида Прокопьевна в годы своего торжества ведала тряпичной казной Марьи Григорьевны и очень тем гордилась; должность эта была предметом зависти. И казначея боярыни составила целый заговор, чтобы заместить Степаниду Прокопьевну своей овдовевшей племянницей. Было тут и воровство из сундука узелков со спорками, и распускание слухов. Марья Григорьевна простила бы Степаниду Прокопьевну, но старуха, уверенная в своей незаменимости, подняла шум, всем наговорила горьких истин и оказалась не у дел. Со двора ее не согнали, но жила она в годуновских палатах из милости, и это ей было как ножом по сердцу. Детей у нее не осталось – померли в младенчестве, в девичью обитель уйти – так здоровье не позволит соблюдать строгий монастырский устав.
Татьяна приголубила старуху, предложила ей перебираться в Зарядье, в скромный домишко, где ее присмотрят до самой кончины, благо денежки прикоплены. Но та уперлась: ей непременно нужно было видеть своими глазами, как Господь покарает боярыню Годунову, не зловредную казначею с племянницей, а именно боярыню, допустившую величайшую на свете несправедливость.
Меррик сказал, что эту женщину следует приручить и прикормить. Татьяне не составило большого труда уговорить старуху, чтобы та передавала ей, о чем толкуют в тереме годуновских палат. И вот сейчас Дик, Татьяна и мастер Кит отправлялись на службу в Успенский собор. Татьяна сразу же протиснулась налево, где стояли женщины, а Дик и мастер Кит пошли направо, на мужскую половину.
Дик с детства разбирался в службе, даже крестился на русский лад, даже вместе с прочими мужчинами клал земные поклоны, а вот мастер Кит даже не пытался. Образа на стенах казались ему слишком хмурыми или же грозными, речи священников – вовсе неразборчивыми. Он стал думать о своем – о театре, оставшемся в Лондоне, о трагедиях и хрониках, о необходимости переписать «Тамерлана». Первая часть пользовалась у публики таким успехом, что он написал вторую и там прикончил Тамерлана – не то пришлось бы писать и третью. Он был горд! Но сейчас он пытался беззвучно произнести монологи – и оказалось, что они не запомнились; сейчас он осознал тяжеловесность этих монологов, во внутреннем театре они звучали куда хуже, чем в театре настоящем, где по сцене расхаживал великолепный Тамерлан в сверкающих причудливых доспехах и короне.
К тому же мастер Кит встречал в Москве и казанских татар, и ногайских татар, и астраханских татар, по его разумению – потомков тех скифов, из который происходил его Тамерлан. Выводить их в их природном виде на сцену лондонского театра было бы странно – они совершенно не походили на трагических героев. Но и наблюдать за ними человеку, пишущему пьесы, было полезно. Ведь помрет же когда-нибудь архиепископ Кентерберийский, главный враг бесстрашного сочинителя. Этому злодею немного за пятьдесят, лет десять он еще проживет, и хорошо бы дождаться его кончины где-нибудь во Франции или в Нидерландах. А королева Бесс, которую мастер Кит втайне уважал