поиграй с Галечкой. Дай ей какую ни есть игрушечку… А я тебе ещё куплю…
– Не хочу с ней играть! – насупившись отвечала маленькая хозяйка.
– Ну, и недобрая девочка! Не буду любить тебя! – сказала мать.
Параша громко заплакала. Бабушка выглянула из кухни и язвительно проговорила:
– Уже началось… Иди сюда, Паранька, тебе из-за чужой девчонки житья не будет.
Галя смотрела на всех грустными большими глазами, так напоминавшими Прасковье Ивановне глаза её матери.
Галя была тихая, запуганная, как зверёк, девочка. Она пряталась по углам, и никто не слышал её голоса, никто не видел на её лице улыбки.
Бабушка её не выносила: где бы ей не попадалась девочка, она непременно её или толкнёт, или ударит…
Прасковья Ивановна всегда горячо вступалась:
– Маменька, ради Бога, не трогайте Галечку. Вы не имеете права трогать чужого ребёнка!
– Что же, прикажешь с ней нежничать, как с принцессой! Уже и поучить не смей! Да я и свою Параньку учу уму-разуму…
– Нечего учить колотушками… И она ничего дурного не делает.
– Незачем было брать какую-то жидовку, – сердилась старуха.
– И жидовка человек, маменька… Жалко и жидовку. А только Галечка вовсе не жидовка, а малоросска и одной веры с нами.
Старуха никак не могла угомониться и придумывала новые обвинения:
– Ты, Прасковья, большой грех на душу берёшь и свою дочку из-за чужой девчонки забываешь…
Прасковья Ивановна, сердито махнув рукой, уходила в другую комнату. С каждым днём ей становилась тяжёлее, и она часто думала, что, действительно, взяла на себя обузу не по силам. Параня, научаемая бабушкой, ревновала мать к приёмышу и плакала, если та ласкала её или даже разговаривала с ней. Старуха толкала, щипала, бранила девочку на каждом шагу.
Когда вся семья с прачками садилась обедать в кухне, то бабушка, бывшая тут хозяйкой, старалась всячески обделить Галю: она подкладывала ей засохшие куски хлеба, пустые кости вместо мяса, и только немая борьба с Прасковьей Ивановной, которая тотчас же это замечала и от себя уделяла всего девочке, спасала её от голода.
Иван Петрович относился к воспитаннице сдержанно и презрительно, никогда не говорил с ней ни слова, не обращал на неё внимания, только когда жена ссорилась из-за девочки с матерью, всегда становился на сторону матери и недовольным шёпотом говорил:
– Незачем было брать чужую девочку… Сколько из-за неё в доме неприятностей…
– Оставь хоть ты-то её в покое… Она никому не делает зла, – кротко возражала мужу Прасковья Ивановна.
Галя всё переносила молча. Она никому не жаловалась, но по ночам много и горько плакала. Что происходило в одинокой детской душе, о чём думала сиротка, чего она хотела, о чём грустила – никто не знал.
Только одна Прасковья Ивановна в редкие минуты, когда никто не видал, обнимала девочку, прижимала к себе и, лаская, говорила:
– Терпи, моя сиротиночка. Я никогда не оставлю, не покину тебя… Потому что я дала твоей