быть… Играет у меня в кухне.
– Как же Галечка ушиблась?
– Почём я знаю… Не нянька я вашей Галечке.
В страхе бросилась Прасковья Ивановна в свою комнату. Там на обычном месте, на сундуке, вся обвязанная, с расшибленным лицом лежала Галя. Увидев Прасковью Ивановну, она горько заплакала.
– Что ты это, Галечка? Как же ты ушиблась? Что тут случилось?
Прасковья Ивановна присела на пол и погладила девочку.
– Где ты ушиблась? Больно тебе?
Девочка ничего не ответила, прижалась к тёте и зарыдала ещё горьче. Прасковья Ивановна заботливо занялась больной: развязала разбитый лобик, обмыла, намазала и, лаская девочку, тихо приговаривала:
– Бедная ты моя сиротиночка… Горькая жизнь сиротская… Терпи, Галечка, мама на том свете за тебя молится.
Девочка смотрела на неё широко раскрытыми глазами и молчала. Прасковья Ивановна чувствовала во всём этом что-то недоброе. Под вечер всё выяснилось. Параня, несмотря на угрозы бабушки, проговорилась по забывчивости.
– Галя-то не брала булки… Булка-то упала за сундук… – проговорила Параня, прыгая по комнате с куклой.
– Какой булки?
– А когда бабушка её об дверь ударила.
– Как бабушка ударила об дверь? – ужаснулась Прасковья Ивановна.
Параня вдруг вспомнила и спохватилась.
– Нет, не ударила… Она… Бабушка… Галя сама упала и разбилась, – растерянно твердила девочка, вся покраснев.
Мать строго посмотрела на неё и сказала:
– Параня, ты никогда не смей лгать… Это стыдно и грешно. Верно, ты меня не любишь, если обманываешь… И я не стану любить такую лгунью.
Девочка бросилась в колени матери и заплакала. Прасковья Ивановна не стала больше расспрашивать: она поняла всё, что без неё произошло. Только свекрови своей она сказала резко и огорчённо:
– Грешно вам, маменька, обижать сироту. Бог видит и найдёт сиротские слёзы.
– Ах, уж ты, голубушка, оставь эту песню… Наслышались мы… Покою от девчонки никому нет… – ответила, как всегда, старуха.
Прасковья Ивановна, уходя теперь из дому, стала брать с собою и Галю. Она боялась оставлять её со старухой, да и видела, что доброго из этого не будет. Прасковья Ивановна стала часто задумываться, стала печальной и рассеянной. Она иногда заговаривала со старой прачкой, как бы желая получить добрый совет и отвести душу.
– Знаешь, Матвеевна, я всё думаю, что, пожалуй, и напрасно взяла девочку…
– Конечно, напрасно, хозяйка… Такая вам обуза, тягота…
– Ведь я перед смертью её матери честное слово дала, что не брошу девочку, выращу и выучу.
– Ну, мало ли что в иную минуту скажется… Не всяко лыко в строку… Бог простит.
– Эх, Матвеевна, а всё-таки жить надо честно. Бесчестному человеку и счастья не будет. А только я думаю, что Галечка-то живёт у нас ни себе ни нам в утешение.
– Коли такая судьба, так и от честного слова откажешься, – говорила старая прачка, качая головой.
– Сердце у меня так и болит, так и ноет. На душе