мать её с большим образованием была. Она мне сама сказывала, что и гимназию кончила и какие-то курсы. Умная была женщина, хоть и молодая. Речи у неё были такие приятные, вразумительные.
– А кто же эта госпожа, что растит девочку? – спросила старуха.
– То-то и есть, что не знаю я. Отдала я девочку и не разузнала. Стирала я ей бельё, богатая барыня, молодая, красивая, добрая. Галечка ей понравилась, стала просить отдать ей вместо дочери. Я отдала, пусть, думаю, в неге да в богатстве растёт, а теперь мучаюсь. Спросила я прислугу, говорят, всё-то у них гости да веселье. Девочку мою разрядят да всем напоказ, заставляют петь песни да танцевать. Гостинцами всё кормят. А она, вишь, всё по мне тоскует. Я её спрашиваю: «Чему же ты учишься, Галечка?» А она так тихонько мне отвечает: «Танцевать».
Старая Матвеевна покачала головой и сказала:
– Живала и я прежде у хороших господ. Только там детей гостинцами не кормили. Вредно это. Да и по вечерам рано спать укладывали. Потому что дитя нежное, ему прежде всего нужно спокойствие.
Прасковья Ивановна опять заплакала:
– А у моей девочки нет спокойствия. Что её ждёт… Бог знает, как её вырастят. А мать-то смотрит на неё и меня корит. Что мне делать, Матвеевна? Как горю помочь? Посоветуй ты мне, ради Бога!
– Не горюйте, Прасковья Ивановна… Лучше умом раскиньте. По-моему, девочку надо взять оттуда. Возьмите и в другое место определите. Она такая тихая… Не добру её учат. Как обезьяну вырядили. Пожалуй, в танцорки готовят.
Разговор со старой прачкой не успокоил Прасковью Ивановну. Она выглядела совсем больной, едва на ногах держалась, ходила как в тумане и поминутно хваталась то за голову, то за грудь. Она часто присаживалась и ничего не могла работать. Дела мастерской шли очень плохо. Муж её и свекровь не на шутку тревожились и постоянно просили её:
– Паша, сходи ты к доктору. Посоветуйся.
– Мне ничто не поможет, – печально ответила Прасковья Ивановна.
Однажды ночью Прасковья Ивановна проснулась со страшным криком. Она была вся в поту и смотрела на всех дикими, широко раскрытыми глазами, и то стонала, то что-то бормотала, свесившись с постели и делая жесты руками:
– Встаньте, голубушка, встаньте… Ох, простите, милая… Сделаю всё…
Муж, свекровь вместе стали расспрашивать и успокаивать бедную женщину. Параня громко плакала.
– Паша, Паша, что ты, милая, опомнись! Господь с тобою! Что тебе причудилось… Сон ты, что ли, видела. Пашенька, успокойся!
– Ох, Ваня… Опять она приходила ко мне. Она – Галечкина-то мать. Вот здесь у постели на полу на коленях плакала и просила…
– Ну, полно, Прасковья, успокойся! Дай-кось я тебя спрысну. Попей воды. Это тебе приснилось.
– Нет, не приснилось. Она была тут, как живая… Как тогда перед смертью просила и руки целовала.
– Приди в себя, Пашенька, что ты! Никого здесь нет и не было, – сказал ласково ей муж, – вон и Паранька испугалась, плачет. Параня, иди к маме.
Прасковья Ивановна