иностранное слово, Скай глаз оторвать не мог. Он стремился научиться говорить так же, поэтому частенько занимался по несколько часов подряд.
Тихо читал учебники, умостившись на кровати, пока Эйвери…
Сегодня он отвлекал Ская звуками, сидел напротив и перебрасывал из одной руки в другую связку ключей. Каждый раз она со звоном падала ему на ладонь и мешала Скаю продвинуться дальше третьего предложения.
– Эйв, прекрати, пожалуйста.
– Я больше так не могу. Что я делаю? Протираю штаны в гадюшнике, трачу свои лучшие годы, блядь. Скай! – Он резко поднялся и через секунду уже уселся рядом, вынуждая Ская подвинуться. – Да оторвись, наконец, от дурацкого учебника и посмотри на меня, я к тебе обращаюсь, алло!
– Я вообще-то читаю… пытаюсь.
– Небось на койне, – фыркнул Эйвери. Его руки цепко ухватились за запястье Ская и медленно отодвигали томик. – Чего ты хочешь? Тупо лежать и читать? Безумно интересно, ага. А главное, будет что вспомнить, когда ты состаришься. Так и расскажешь внукам: «А знаете, я чудно провел молодость, я прочитал… три тысячи семьдесят шесть книг на кровати в общаге. Или подождите… Или их было три тысячи семьдесят девять?»
Скай промолчал.
– Правы греки, что устраивали Синойкии, Памбеотии и Скирофории, веселились, пели и танцевали в свое удовольствие… Конечно, они тоже выдумали себе сотни правил и иерархий, но хотя бы отрывались время от времени! А теперь посмотри на нас в двадцать первом веке. Все интересное уже окончательно под запретом, а мы даже отказать никому не можем, не извинившись три раза в разных вариациях.
– Но ты-то себя этим не утруждаешь, – не удержался Скай.
– Да куда там. Этот мир сковал меня по рукам и ногам, ты что, не видишь? Да, я говорю людям то, что думаю о них. Говорю, что они говнюки. Но это ведь тривиальная честность, – заявил Эйвери с театральным надрывом. – Меня запрут в психушку, если я буду не таким, как все. Ты видишь, что они делают? Говорят, что взращивают индивидуальность, но не дают даже шанса стать другим. И что мне в таком случае делать?
– Почитай Фукидида…
– Читал, банальщина редкостная.
– Значит, Эсхила.
– О боже, я уже прочел, – драматично сказал Эйвери. – У меня скоро греческий алфавит на сетчатке отпечатается. Прогуляемся по… где-нибудь?
– Зачем?
– Просто так. Тебе что, для всего нужна причина?
– Представь себе.
– Ты помнишь, что профессор Лейт говорил? – сменил тему Эйвери.
– Он много разного говорил.
– По поводу изучения греческого. Долой механическое повторение, вперед, душа! – Эйвери поднялся и подошел к окну. – Мы должны стать достойными потомками греков, понимать их, развивать культуру, усовершенствовать ее. Стать по духу такими, как и они, познать самих себя. «Я знаю то, что ничего не знаю», – ведь Сократ сказал.
Он распахнул шторы, впуская в комнату свет заходящего