в жизни не работала. Ей, дочери владельца мебельной фабрики, это было ни к чему. Отец полностью оплачивал ее обучение в Бигровене – сначала в колледже, потом в Университете. Окончив учебу, Хельга вернулась в Ровенбрик, но на работу выйти не успела – она вышла замуж… за мальчика в синем спортивном костюмчике, за красавца Эдварда. Узнал ли он ее в той заплаканной девочке с растрепавшейся косичкой, которая пятнадцать лет назад обожгла его молоком, – Эдвард никогда ей не говорил, она и не спрашивала. Через два года родился Андрон, а через пять лет пришла беда.
Хельга в задумчивости накручивала светлый локон на указательный палец. Эдварда уволили с работы. Болезнь начала прогрессировать и окружающим стали замечать неадекватное поведение мужа. Их мальчику тогда исполнилось семь лет.
Поддержки от отца ждать не приходилось. Пристроив дочь в хорошие руки, и продав фабрику, он уехал в Бигровен, удачно женившись на заядлой коллекционерше раритетной мебели. Вырученные от продажи фабрики деньги пошли на погашение взятого кредита.
Хельга замерла на мгновенье, прислушиваясь к звукам в Старом доме. С первого этажа доносились тихие звуки грустного блюза. Это комната Берты, ее свекрови и бабушки Андрона. С годами Роберта стала немного эксцентричной, однако по-прежнему оставалась безупречно красивой, как в молодости.
Скорей всего, свекровь только что вернулась из массажного салона и, закрывшись в комнате, разглядывала свое совершенное тело в большом зеркале. Хельга знала эту ее причуду, потому что пару раз заглядывала к ней в комнату без стука и тут же в смущении удирала.
А сынок, наверняка, опять на чердаке. Интересно, Марк с ним? Хельга приветствовала увлечение сына астрономией и не возражала, когда соседский парнишка засиживался у них в гостях до позднего вечера.
Надев голубое кашемировое пальто, женщина вышла из дома. Закрыла за собой тяжелую резную дверь. Шурша опавшей листвой, медленно подошла к калитке. Оглянулась. Добротный, двухэтажный, из массивных сосновых бревен, дом снаружи выглядел крепышом, а вот планы на ремонт внутренних помещений рухнули с внезапной болезнью мужа.
– Боже мой! – Хельга невольно покачала головой.
Тяжело было вспоминать внезапные приступы ярости Эдварда, его безудержное стремление доказать всем, что он здоров, что он может работать, что его увольнение лишь вынужденная мера! Он вбивал мелом в грифельную доску непонятные формулы и цифры, пытаясь объяснить семилетнему сыну, как рассчитать индекс Доу-Джонса, совместив транспортный индекс с промышленным… Боже мой!
Женщина бросила взгляд на веранду. Скрипучее кресло-качалка, укрытое клетчатым пледом, тем самым, колючим. Старая газета со снимком нынешнего губернатора на первом полосе. Его срок заканчивался в конце года, и постепенно набирала обороты новая предвыборная гонка. Желтый березовый лист мягко спланировал на бумажную улыбку главы города.
Она подняла голову выше, на окна мансарды. Сквозь неплотно задернутый тюль отчетливо виден курносый нос любопытного сына. Хельга помахала ему рукой. Отворив калитку,