за дело, он мог пропасть на пару часов, а то и того больше, ибо помимо страсти к починке любил поговорить о жизни, о том, что творится в королевстве и за его пределами. «Не иначе, – любили поговаривать соседки. – Тебе сами Боги благоволят, раз послали такого мужа». На это старуха с горечью в голосе отвечала, что «прожила с ним не один десяток лет, а ничего толком-то и не видела, сидит дома, как проклятая, а муженек Бог весть, где пропадает».
– Оно и видно, бревно второй день не пиленное, – проворчала Оллин, кивнув на бревно, стоящее на козлах в дальнем углу двора.
– А-а-а, ты про это?
Улыбнувшись, Абран шагнул в сторону козлов, дабы завершить дело, начатое днем ранее.
– Ты что, дурень старый, собрался дрова пилить!?
– Так ты же сама сказала! – возмутился Абран, остановившись на полпути.
– О, Боги, и чем я пред вами провинилась!? – обратила Оллин
взор к небу.
Ее серое изможденное лицо исказилось болью, не той, что испытывает человек, получивший увечье, а той, что исходит из глубины души.
– Не взывай к Богам, они давно нас позабыли! – выпалил Абран известное на все королевство изречение.
Нахмурившись, Оллин посмотрела на мужа так, словно хотела его сожрать с потрохами.
– Завтра закончишь, а сейчас к столу, – проговорила она и исчезла в окне.
Бросив взгляд на соседку, Абран вздохнул и побрел в дом, еле волоча ноги, будто к ним были привязаны мешки с камнями. Зайдя в дом, он прошел темный коридор и очутился в просторной гостиной, освещенной пятью светильниками. Стол, стоящий посреди гостиной, ничем особым его не удивил: горшок с чечевицей, будто голова всему, стоял по центру стола, а вокруг него, подобно свите, располагались тарелка с ржаным хлебом, кувшин вина, три кружки, три миски и четыре ложки, одна из которых была вдвое больше остальных.
– Где сын? – поинтересовался Абран, усаживаясь за стол.
– Откуда мне знать, он ведь, подлец, весь в тебя, шляется, где не попадя?
Схватив большую ложку, старуха взболтнула содержимое горшка, от чего чечевичная похлебка заиграла новыми запахами. Поведя носом, Абран скорчил гримасу отвращения, уловив в воздухе запах не то желудей, не то дикого ореха, знакомый ему с самого детства. Не осталась безучастной и муха, до прихода хозяина дома просидевшая на потолке. Оторвавшись от потолка, она закружила над столом, издавая надоедливое жужжание.
– Я не шляюсь, а людям помогаю, – повторился Абран.
– И чем помог сегодня, позволь узнать?
– Починил соседям забор.
– Это, каким-таким соседям? – спросила Оллин, зачерпнув ложкой в горшке.
– Новым соседям, что поселились в конце переулка.
Ничего не ответив, Оллин небрежно вывалила в миску мужа коричневую жижу, часть которой пролилась на стол.
– Чего смотришь? – спросила она, увидев в глазах Абрана удивление.
– Ничего я не смотрю, – ответил Абран, опустив взгляд в миску.
Известная любовью к чистоте, Оллин Фарран была не �