стопки на тонких кокетливых ножках.
– Не рановато? – с сомнением разглядывая наполненную до краев стопку, поинтересовался Молчанов.
– Счастливые часов не наблюдают, – напомнил Ник-Ник, – особенно в России. То есть, если у тебя режим… Короче, как знаешь. А я выпью. У меня сегодня, считай, праздник. Я-то думал, что тебя, чертяку, давно похоронили в какой-нибудь Чечне, а ты живехонек… Вот она, радость нечаянная! За это не выпить – себя не уважать. Короче, за тебя, Федор… э-э-э…
– Просто Федор, – решительно беря стопку за осиную талию, сказал Молчанов. – Спасибо, Ник-Ник. Честно говоря, уже и не припомню, когда слышал в свой адрес такие приятные слова.
Ему принесли стейк. Безродный, хорошо знавший здешнюю кухню, потребовал для себя то же самое. Молчанов разрезал свое мясо пополам и настоял на том, чтобы тренер не пил без закуски; он неплохо держался, но Николай Николаевич отчетливо видел, что его понесло буквально с первой рюмки. Подыгрывая собеседнику, он стал есть его вилкой с его тарелки; Молчанов не отставал, пользуясь вместо вилки тупым столовым ножом. Такие трапезы сближают, особенно когда настоящие мужчины едят отлично приготовленное мясо с кровью, и уже после второй рюмки Ник-Ник, наплевав на условности, плавно перевел разговор на интересующую его тему.
Громыхая разболтанной подвеской, от руки размалеванный камуфляжными разводами и пятнами «уазик» бодро скакал по многочисленным неровностям одного из разбитых танкодромов, в России по привычке именуемых дорогами. Дождей не было уже полных две недели, и за машиной длинным клубящимся шлейфом тянулась пыль. Ее могло бы быть меньше, снизь водитель скорость до приличествующих случаю двадцати километров в час, но он продолжал давить на газ, из чего следовало, что ему глубоко начхать как на дальнейшую судьбу своего тюнингованного на местечковый лад автомобиля, так и на удобства отчаянно цепляющегося за приваренный к передней панели поручень пассажира.
Когда рельеф местности дал ему возможность говорить без опасности откусить себе язык, последний подал голос.
– Не пойму, куда ты так торопишься, – сварливо, ибо был уже далеко не молод и давно отвык от подобных прогулок, произнес он.
– У меня чувствительный нос, – коротко блеснув в его сторону темными стеклами солнцезащитных очков, весело откликнулся водитель, – а мертвецы, независимо от того, были они при жизни генералами или бомжами, пахнут одинаково. Так что мое дело шоферское – доставить тело к месту упокоения, пока оно не прово… э… гм… пока обивка салона не впитала неприятный запах.
– Юморок у тебя, Глеб Петрович… – вздохнул пассажир, привычно потирая ушибленный при падении с лестницы локоть. Падение было многократно и очень тщательно отрепетировано, но возраст взял свое, и пустяковый ушиб до сих пор отзывался неприятной ноющей болью в локте. – Слушай, где ты откопал этот драндулет?
– В Калуге, – с охотой сообщил Глеб Сиверов, –