но дверь при этом закрыла плотно, так что в приемной не было слышно ни одного ее слова. – Там посетитель... Неделю уже ходит... Поэт.
– Чего ему?
– Денег.
– Хороший поэт?
– Хороший поэт денег просить не станет. В лучшем случае согласится взять, если ему очень уж настойчиво и долго предлагать. Мне так кажется, – смягчила секретарша свои суровые слова.
– Тоже верно. – Апыхтин качнул головой. – И много ему нужно денег?
– Долларов пятьсот-шестьсот... Где-то около этого.
– Судя по сумме... Он тоже на Кипр собрался?
– Хочет книжку издать... Хотя бы, говорит, экземпляров триста-четыреста.
– И сколько лет этому юному дарованию?
– На пенсии уже дарование. – Алла Петровна позволила себе тонко улыбнуться. – Член Союза писателей, между прочим.
Апыхтин помолчал, глядя в раскрытое окно и вдыхая свежий воздух. Он был уже достаточно опытным банкиром, если не сказать, прожженным, и за невинной просьбой престарелого поэта сразу увидел те возможности, которые открывали перед банком эти несчастные пятьсот долларов. Тираж можно дать и побольше, где-нибудь ближе к тысяче экземпляров, на задней обложке, конечно, будет реклама банка «Феникс», его телефоны, приглашение к сотрудничеству, книжка ляжет на столы директоров всех предприятий области, сам поэт выступит по телевидению, прочтет стихи, расскажет о той громадной работе, которую проводит «Феникс», поддерживая литературу, искусство, живопись. Апыхтин даст по этому поводу большое интервью, откликнутся газеты, он и для них найдет время, чтобы рассказать о банке и о тех преимуществах, которые доступны каждому, кто доверится «Фениксу», кто поверит в него. А там, глядишь, дойдет дело и до выставок, спектаклей, концертов... И везде банк «Феникс», его деньги, его люди, его готовность поддержать все разумное, доброе, вечное...
– Зови его, Алла, – сказал Апыхтин, стряхнув с себя задумчивость. – Поговорим.
Через минуту в дверь протиснулся мужичонка в заношенном костюме и с целлофановым пакетом в руке. Он остановился у самой двери, не решаясь даже закрыть ее за собой – на случай, если сразу получит от ворот поворот.
– Проходите, пожалуйста! – Апыхтин поднялся и широким жестом, для которого едва хватило пространства кабинета, показал вошедшему на место у низкого журнального столика. Он сам покинул свое высокое кресло, в котором возвышался над кабинетом, и великодушно сел с просителем на равных, в стороне от председательского полукруглого стола. Эта самая его полукруглость да еще то обстоятельство, что на столе не было ни единой бумажки, ни одного, самого завалящего, документа, всегда почему-то подавляли людей незначительных, случайных, пришедших не предлагать, а просить.
Апыхтин опустился в низкое кресло, откинувшись на спинку так, что оказался почти в полулежачем положении. Поэт же осмелился присесть лишь на самый краешек кресла. Свой затертый белесый пакет он положил на колени, сделал судорожное глотательное движение горлом и затравленно посмотрел на Апыхтина, не решаясь произнести ни слова.
–