за плечо, Настя, провожавшая его, вдруг бросилась на колени и, зарыдав навзрыд, крепко прижалась к ногам мужа, обхватив их обеими руками.
– Васенька! Милый мой, дорогой, любимый! Береги себя! – рыдала она, и хрустальные ручьи слёз лились по бархатным, нежным щекам. – Как я буду без тебя? Как же я буду?
Её лихорадило всю, от головы до кончиков пальцев, и эта отчаянная, бурлящая дрожь перекинулась и на Егорова. Он закрыл глаза, слёзы подкатывали к ним, щекотали ресницы и готовы были сорваться вниз. Егоров, пересилив себя, проговорил сквозь ком в горле, спокойным, ровным тоном:
– Полно же! Полно же тебе, Настенька! Не плачь понапрасну! Всё будет хорошо! Конечно же, я вернусь! Обещаю тебе, слышишь, я обещаю!
Часть 2. Огонь не открывать!
1
Утро не принесло надежду на прохладу. С самых ранних часов солнце вновь несносно накаляло воздух, сушило не привычную к засухе, северную землю. Невероятная сила этой затянувшейся жары особенно ощущалась в лесу. Любая, самая хрупкая, веточка, угодившая под колесо телеги, звонко и жалобно выстреливала под ним, мох шелестел, словно смятая бумага, а на протоптанных до голой земли участках дороги поднимались облака жёлтой и серой пыли. Воздух дышал густым ароматом еловой и сосновой смол, с болот поднимался сладковатый, сернистый запах, а от, ещё не иссохших, водянистых низин тянуло земной прелью. Солнце уплывало за горизонт так ненадолго, что воздух лишь едва остывал за короткое время его отсутствия. Даже привычный утренний туман не поднимался ни над болотами, ни над водой. Росы – единственного, на что осталось уповать влаголюбивой северной растительности, тоже не было и следа. Воздух замер, заплавился. Зеркальная гладь озёр осталась не тронутой и поутру, и лишь обалдевшие от жары утки тревожили её покой, медленно проплывая в тени болотистых берегов.
Узкая лесная дорога извивалась среди хвойного леса, огибая частые болотца, поросшие ягелем высотки, глухие, непроглядные заросли. Могучие корни, выступающие над дорогой, заболоченные ямы, делали путь не самым приятным. Телега перекатывалась с боку на бок, вздрагивала, словно пытаясь скинуть с себя своих пассажиров. Время от времени она то застревала, то дорога сужалась до такой степени, что впряженная в телегу уже не молодая пегая лошадь, не могла сама протащить её сквозь толстые сосновые ветви. Группе Юрьина приходилось вручную выталкивать массивную деревянную конструкцию, протаскивать её сквозь узкие проходы. Пожилой, грузный солдат с густыми, седыми усами всякий раз, как лошадь не справлялась, жаловался, что слишком много людей взяли на одну его кобылку. Но никто не обращал на его причитания внимания, лишь светловолосый паренёк из батальона Шабанова, с подвижными карими глазами и медалью «За отвагу» на груди, раз всё же не выдержал, и, грозя пальцем, сказал солдату-извозчику сквозь смех:
– Ох, Дмитрич, достанешь ты меня своим нытьём! Запрягу тебя вместе с твоей Тайгой, да сам за упряжку сяду!
Старик лишь не довольно фыркнул в ответ, но после