имени: Иисус и Богородица .
– Раньше-то батюшка наш Алипий, родной брат мой, службу в храме служил. Под защитой мы жили. А вот уж сколь лет, как сИроты живём. Только Алипий его восстановил после войны, – и опять отобрали. Из-за этого он так мало и пожил, не перенёс второго раза. Только и жил, что надеждой на Ларика нашего.
– А я-то причём? – видно было, что не в первый раз затевается этот разговор и что он был Ларику крайне неприятен.
– Ладно, спать давайте ложиться, – не собираясь пререкаться с внуком, миролюбиво сказала Пелагея. – Ларик, ты там веник из полыни-то повесь в малухе, да лавровый лист по углам кинь, всё комары не так будут зудеть. Дома-то мы давно уж повесили, и запах хороший, и комар не летит. А сегодня у нас и вовсе праздник Настя устроила, свежими досками-то как приятно пахнет. И так прохладно от свежей воды стало.
– Руки, небось, ободрала голиком? – участливо спросила бабушка Марфа, подливая ей чай.
– Да нет. Не ободрала. Да и пол у вас чистый, не «заношенный». Так, немного пошоркала. Моя бабушка, когда-то так же мыла. Я у неё один раз маленькой была в гостях на каникулах. А потом она умерла, и тот дом кто-то из её близких родственников, наверное, забрал себе. Помню, что пол был желтым тогда после мытья. И у вас он сначала тоже желтым был, теперь вот белый. Высох.
– Спасибо, Настенька. Храни тебя Господь.
Предпоследнюю ночь Настя «растягивала», как только могла, утомленная работой, баней и занятиями английским языком она задремала, вдыхая запах воздуха и чистого пола, лёжа на этих чудесных полатях, вспоминая своё сегодняшнее знакомство с чудесным душистым домом, которое ей устроила бабушка Марфа.
В доме было пять комнат, кроме кухни. В одной спали бабушки. Там всё было идеально чисто и «кИпенно белО», как сказала бабушка Пелагея: «Это уж мы сами себе праздник делаем. Взглянешь – и душа поёт».
У них даже в коровнике на окошке висели беленькие в цветочек ситцевые занавесочки.
Во второй довольно большой комнате, напротив кухни и комнаты бабушек никто не жил. Там стоял огромный обеденный стол посередине. Вокруг него десятка полтора старых стульев с высокими спинками и с шишечками по углам спинок. В проёмах между окон стояли высокие узенькие старинные тумбочки-треножки с цветами в горшках, стоявших на накрахмаленных салфетках с пышными волнистыми краями. В углу занимал всё место огромный старый фикус с большими лаковыми листьями, прочно устроившийся в большой деревянной кадушке на большом старом табурете. В простенках висели старинные фотографии в старых тёмных широких и простых рамках. У холодной стены дома стоял огромный буфет, тоже тёмный и старый, но крепкий и тяжелый с многочисленными дверцами, стеклянными и деревянными. И всё в нём блестело, как будто бы всё вчера перемыли. В простенке напротив двери стояло огромное, тусклое от времени зеркало. Вдоль остальных стен стояли высокие узкие жесткие диванчики. Всё здесь было прочно и капитально сработано, служило сто лет, и ещё было готово служить столько же
– Тут человек по