он не мог успокоиться. Потом приказал себе остыть – не сказано ничего такого, что можно было б считать оскорбительным. Этот лихач не обязан знать, что собеседник отягощен разросшимся самоуважением, измученным, как испорченный зуб. Стоит попасть горячей капле – и прошивает острая боль. В конце концов, то, что он заявил, касается и его самого. Каждый спасается как может. Надо было его спросить, как делает это он – ах, поздно! Теперь эта возможность упущена. А в будущем надо его избегать. Примем меры предосторожности.
Однако несколько дней спустя дорожки снова пересеклись. Встретились в писательском клубе. Авенир Ильич хотел проскользнуть, но Ромин громко его окликнул и, взяв за локоть, спросил:
– Торопитесь?
Он промямлил нечто неопределенное, можно было понять, как хочешь.
– Произошло невероятное, – сказал Ромин, – получил гонорар. Надо бы обмыть это дело.
Еще можно было сослаться на спешку, но Авенир Ильич с удивлением обнаружил, что вот они уже вместе, сидят за столом, едят и пьют.
– Вы не злопамятны, – сказал Ромин. – Что хорошо вас аттестует.
Авенир Ильич сдержанно отозвался:
– За что же я должен был держать зло? Нет для этого оснований.
– Разве же тут нужны основания? – усмехнулся его собеседник. – Злопамятный человек обладает преувеличенной самооценкой. Она топорщится без оснований. Поэтому – рад за вас. Ваше здоровье.
Хотя похвала была не без яда, тон, безусловно, был дружелюбен. Авенир Ильич осушил свою рюмку и сказал с неожиданной задушевностью:
– Раз уж вы понимаете людей, не обижайте тех, кто обидчив. Зачем вам лишний недоброжелатель?
Ромин устало махнул рукой.
– Одним больше, одним меньше – неважно. Теперь уже нет смысла подсчитывать.
Занятный все-таки господин! И облик соответствует норову – остроугольное лицо, носат, выпирающий подбородок. Не больно пригож, но вместе с тем невольно притягивает внимание. Как говорится, похож на себя.
Мимо проплыл пожилой шатен, шествовавший с хозяйской неспешностью. Авенир Ильич проводил его взглядом.
– Хорош, хорош, – усмехнулся Ромин. – Был у меня знакомый банщик, по Сандунам ходил, как Петроний. Белый халат на голом теле, картуз с кокардой, на пальце перстень. Адски прекрасен был собой. В каждом движении сановитость.
– Да, величав… – Авенир Ильич ответил улыбкой сообщника и испытал недовольство собою – он подхватил интонацию Ромина с излишней, пожалуй, чрезмерной готовностью.
Ромин провел ладонью по лбу – казалось, его тяготит мигрень – и жестко сказал:
– Святая традиция. Нет иерархии более грубой, нежели в изящной словесности.
Авенир Ильич хотел согласиться, но мысленно себя оборвал: нельзя все время ему поддакивать. Он снисходительно посоветовал:
– Все-таки будьте потолерантней. В Евангелии сказано о злоязычных: «Гортань их – открытый гроб». Страшновато. Подумайте о своей гортани.
Ромин