окропил первый запах дыма. Сейчас запоёт жестяная труба буржуйки. Холод начнёт отступать. С неохотой. Не сразу, а постепенно жизнь станет отвоёвывать позиции у Вечной Мерзлоты. Неведомая глазу борьба! Каким-то десятым чувством Матвей улавливал её, эту борьбу, неподдельно радовался её появлению. Вот уже и чайник подхватил известную только ему песню и вторит, вторит жестяной трубе иногда согласно, иногда вразрез, но всякий раз кстати. Вот и пар уже валит из соска. Чайник литой, лагерный. Он, как и избушка, и буржуйка, остался здесь со времён лесоповала. Сколько душ обогрел и порадовал! и теперь продолжал служить верой и правдой охотникам.
–Гляди как задубели, Матвей достал из рюкзака буханку хлеба и постучал ей по столу, как кирпичом, -Колбаса тоже ледышкой стала. Шли – то всего ничего, а всё позамерзало. Морозец – будь здоров! -Матвей положил два полешка рядом с чайником на буржуйке, на них приладил хлеб с колбасой, -пусть оттают маленько, а я пока пойду под навес, дровишек наколю, -поднял с пола топор, направился к выходу. Марсик привстал и уже готов был прыгнуть с лежака вслед за хозяином, но тот движением руки остановил его. – Лежи, лежи. Будешь только под ногами путаться, – Марсик почему-то не любил, когда махали руками в его присутствии, а тем более били по чём– либо. Матвеевна как-то шутя замахнулась на мужа, пёс кинулся к ней, без всякого зла стал на неё лаять, словно ругался, мол, зачем же драться. Матвей тут же попробовал замахнуться на жену, Марсик и к нему подлетел с “руганью”. Так вот почему, когда Матвей колет дрова, Марсик так и норовит выхватить полено из-под топора. Постоянно мешает, пока хозяин не прикажет ему убраться.
Выходя из избушки, Матвей приподнял дверное полотно, поплотнее прикрыл за собою дверь, чтобы тепло не выходило, а сам пошёл к навесу, где ещё с прошлого лета лежали чурбачки, заготовленные им, когда собирал здесь белые грибы. (Тут их на старых делянках в иные годы бывает видимо-невидимо).
Марсик навострил уши, прислушиваясь к затихающим шагам хозяина, по мере их удаления крутил головой, улавливая шорохи за стеной. Вот хозяин подошёл к большому пню-колоде, где всегда он колет дрова. Слышно было, как лезвием топора сгребал снег с колоды. Легким ударом вонзил топор в пень, пошёл за чурбаком под навес. Хрустел снег под ногами, чиркали, цепляясь, один унт за другой. Потом послышался непонятный шорох, будто большая глыба снега зашуршала по веткам дерева, упала вниз. Послышалась какая-то возня. Марсик соскочил с лежака, подбежал к двери, прислушался. С улицы доносилось рычание и кто-то то ли зубами, то ли когтями рвал чью-то шкуру.
–Марсик!– донеслось за стенкой. Голос приглушенный, такой, какой бывает, когда рот прикрывают варежкой или рукавом. Марсик упёрся лапами в дверь, как он делал дома в тех случаях, когда надо было выйти. Дверь не поддалась, а только качнулась, подлая. Пёс отбежал к столу, с разгона ударился грудью в дверное полотно. В драках ни одна собака не выдерживала его мощного удара, но дверь, зараза! только притворно скрипнула. С улицы донёсся крик Матвея. Марсик впервые слышал,