Сначала волдырей было немного, но мало-помалу и животы, и ноги, и руки покрылись красными зудящими точками. В квартире явно завелись клопы. Догадалась об этом Тереза. Она знала, как бороться с напастью: постирать всю одежду в горячей воде и вызвать службу по борьбе с насекомыми.
– А матрасы – на помойку, – сообщила девушка.
Кто предложил их сжечь? Робин? Неужели она так быстро переключилась на разрушение? Даже если мысль принадлежала не ей, она решительно поддержала затею.
Не в силах ни минуты больше оставаться в клоповнике, подруги сразу взялись за дело, матрасы пинками спустили по лестнице. Тереза в одиночку тащила диван. Барахло поволокли через парковку, по гравию, в грязный переулок за домом. Робин сбегала в ближайший магазин и купила банку керосина для зажигалок. Собрали всякий горючий хлам: старые газеты, абажур, несколько грязных коробок от пиццы… Девушки смотрели, как пламя пожирает матрасы. Пожирает этих сволочей. Стояли, почесываясь. Так вот что заслужили они, учителя Америки?
Робин посмотрела на руку, покрытую красными волдырями.
– К черту! Я уезжаю домой.
– Я тоже, – согласилась Джули.
– И я, – кивнула Дженнифер.
– А я – нет, – сказала Тереза. – Перееду к подруге. Нью-Йорк – обалденный город.
Сейчас у Робин было всего две соседки. Одна почти не появлялась, потому что жила у друга, но тайно. Что-то вроде «не будем расстраивать наших родителей-католиков, пусть нам почти тридцать, и мы явно не девственники». Другая постоянно сидела дома, потому что ходить было некуда, почти как Робин. Они снимали просторную квартиру в Андерсонвилле[2], всего в трех остановках на электричке от частной школы, где Робин уже семь лет преподавала историю. Жизнь пошла почти сносная. Правда, иногда Робин спрашивала себя, не рано ли вернулась, ведь обратного пути не будет. Все, Чикаго. Конечная.
Теперь у нее больная мать, о которой нужно заботиться.
Да и куда бы она поехала? Все равно везде жила бы одинаково. По утрам – кофе, зарядка, пять миль трусцой, душ. Потом Робин мазала лицо увлажняющим кремом, убирала с подбородка прилипший волосок, слишком сильно подводила глаза, а перед уходом поливала комнатные цветы, о которых заботилась мало, но по привычке не давала им засохнуть. Автобусом или электричкой в школу – та находилась достаточно близко, чтобы не проводить полдня в дороге, и достаточно далеко, чтобы чувствовать себя взрослой. Настоящие взрослые не работают дома. Это и не нравилось ей в Дэниеле, потому-то она и не относилась к нему серьезно. В пути Робин читала библиотечные книги – какой-нибудь роман из тех, что написаны после семидесятых. Иногда ее губы трогала чуть заметная улыбка, хотя вслух она никогда не смеялась. На уроках Робин рассказывала классу о Вьетнамской войне, увлекалась и начинала говорить о политике – без особого пыла (протестующим она, конечно, сочувствовала, но «мы должны всегда поддерживать наших солдат»). После занятий обедала с подругой, такой же острой