хорошо – я будто вытек
Из жавших столько лет стремнин,
Несусь, ломаюсь в брызги пены,
А Вечер льет свою полуду,
Литавры – в руки, звуки – в стены…
Но стынет в огневище блюдо.
11
Но стынет в огневище блюдо
С густым вином. И снова крах.
У ног осталась пепла груда —
Улыбки, ссоры, ревность, страх,
Дожди, вокзалы, мостовые
В них снова путаться и ждать,
Когда настанет время выю
Тянуть, и взгляда жадно ждать.
Парады, митинги, собранья…
И в хор со всеми вопия
На этом славном поле брани
Остыну может быть и я.
12
Остыну может быть и я,
Хлебнув зрачком вечерний воздух,
Уснув, вдаль стременем звеня.
И щелкнут сухожилий вожжи
Подняв всклокоченных коней
Над Невским водяным барьером,
Корзиной мокрых простыней
Мелькнут внизу дома и скверы.
Конец. Застынет тонко звук
В опять неконченых прелюдах…
Замкнув так надоевший круг
Остынет мир в твоих причудах.
13
Остынет мир в твоих причудах,
В других родится, блудный сын,
Создание божеского блуда
– Воспрянь, зажгись, и вновь остынь.
И снова потечет обычно
Нева, мой каждодневный Стикс,
Мосты поднимут шеи бычьи,
И кто-то мой напишет стих,
И мир продаст себя другим
Коварный опытный Иуда,
Пропев крестясь последний гимн.
И не свершившись канет чудо.
1967
Борису Козлову
1
Когда однажды утром
ты увидишь,
что голубее небо
чем на самом деле есть
– проснись.
Ты слышишь,
лики плачут,
ты видишь,
что ржавеет жесть
распятий,
что спятил мир,
забыв
про вонь,
про лесть,
про смерть.
Встань
– чувствуешь,
ты чувствуешь
– под нами твердь.
2
И вот опять ты посетил сей город,
где каждый рак в Расстрельевской норе,
где лебедь без крыла,
где щука тянет в ropу…
– Мой дом и ныне там,
он для тебя открыт,
как горлышко для пробки,
коль пробка от вина
(а в этом я уверен)
– Попьем его сполна!
3
Прости, Старик,
опять не по дороге,
прости, старик,
я так к тебе привык,
прости, старик
– но я люблю пироги,
мне непонятен ваш язык,
мне непонятны ваши нравы,
так странно пахнут ваши травы,
так страшен ваш оркестр бравый,
так неприятны те, кто правы
– Прости,