длинный безоблачный день, но и то, что таких дней впереди еще очень и очень много. Что там много – вся жизнь впереди!
Завтрак, состоящий из пустого чая, размышления над оторванными пуговицами единственной приличной рубахи, боль в разбитой губе, глаза, слезящиеся от летающей по комнате собачьей шерсти, – все ерунда по сравнению с тем, что впереди вся жизнь.
Все тысячу раз заживет, и тысячу раз наполнятся карманы, и тысячу раз упадет в мой стакан самый сладкий сахар.
От телефонного звонка я вздрогнул и тут же услышал возмущенный возглас жены – она терпеть не могла, если ее утренний, самый пользительный для сохранения красоты сон что-то нарушало. Я поспешил снять трубку и услышал голос своего бывшего одноклассника Горохова.
– Ты еще помнишь меня?
– Естественно.
– Ты ведь живешь у метро «Беляево»?
Он сейчас находился неподалеку и хотел меня увидеть. Не потому, что стряслось что-то, требующее немедленного рандеву, – а просто именно сегодня и сейчас он оказался в двух кварталах от моего дома и счел это достаточным поводом.
Мы не виделись больше года.
Будь я проклят, если когда-либо делил людей на ярких и серых, интересных и неинтересных. Самые незаметные и безынициативные однажды начинают пачками спасать детишек из пожара или, наоборот, оказываются серийными убийцами, демонстрирующими уникальную фантазию и творческий подход к делу. Общаясь с человеком – будь он хоть самый что ни на есть заурядный, – достаточно поймать и понять его волну, и тогда можно в центре всякой заурядности отыскать бездонный колодец драгоценной уникальной индивидуальности, или индивидуальной уникальности, или что там еще есть.
Но иногда волну не чувствуешь – она столь слабая, что даже и не волна вовсе, а несущественная зыбь. И колодца тоже нет. Вместо него – мелкая ямка. Так у меня случилось с Алексом Гороховым.
Одноклассники, мы едва не ежедневно общались много лет подряд. Но ничего никогда никак не резонировало. Горохов был слишком закрытым и осторожным. Учился – средне. В старших классах мы все пили и курили (хотя бы пробовали), беспредельно прогуливали уроки, дрались и любили пощупать девчонок за вторичные половые признаки, – Горохов не курил, не дрался, не прогуливал и не щупал. Всегда сам по себе и в себе, он предпочитал пребывать в сторонке. Не дурак и не дикарь, он что-то почитывал, слушал много разной музыки – но опять же, впечатлениями не делился. В друзья ни к кому не лез. Не откровенничал. Я определил его как законченного двухсотпроцентного интраверта. По окончании школы мы редко общались. В основном случайно сталкиваясь на улице. В стотысячном, компактно отстроенном городе, легко пересекаемом от окраины до окраины за сорок минут спорого пешего хода, в такой встрече не было ничего удивительного.
В моей стране в мое время распадение школьных связей происходило одним и тем же способом: все мальчишки отправлялись служить в армию и спустя два года возвращались в отчие дома другими людьми. Взрослыми. Или почти взрослыми.