только вялые наброски обломков того сновидения. Оно никак не вылеплялось в единое целое и щурилось незавершенными кусками. Это должно было быть монументальное полотно. Но как только я касался листа кончиком карандаша и выводил первые контуры сфинкса, Петра I и набережной, все очарование тут же пропадало. Я комкал лист, отбрасывал его в сторону и брался снова за новый лист с новым карандашом. Изнутри каждого листа на меня смотрела угрюмая тень совершенных образов. Это приводило в отчаяние. В конечном итоге, я просто бросил все, запихнул в рюкзак блок сигарет и отправился гулять вдоль трассы.
В такие секунды мне нравится идти по самой кромке, чтобы машины обливали грязью, а встречные прохожие кричали «Осторожней! Не выходи на дорогу! Собьют!» После пятой затяжки начинает трясти и возникает ощущение, будто желтый, красный, зеленый круги светофоров – это такие гигантские круглые глаза, расположенные почему-то вертикально. Желтые фары машин – это тоже, конечно, глаза. Город смотрит на меня посредством множества послушных ему машин и людей, но никак не докопается до сути моего пустого брожения по улице, как я никак не докопаюсь до сути того рисунка, который хочу излить на бумагу.
Красное пятно заката на фоне красного пятна светофора. Я мысленно размазываю себя красным пятном по асфальту. В такие секунды хочется музыки, но я принципиально никогда не гуляю в наушниках. Город должен бить в уши шумом моторов и криками «Не проходите мимо! Только у нас! Специальная акция!». Городу ведь тоже хочется, чтобы его слышали. Я не надеваю наушников, чтобы крики бьющейся в потоке электрического света, переполненной толпами Москвы не остались неуслышанными никем.
Иногда хочется остановиться посередине дороги и закричать «Я здесь!» И чтобы вся эта толпа замерла, и каждый повторил, отдавая себе отчет в собственных словах, «Я тоже!» Иду по самой кромке дороги. Вникуда, ни зачем, ни к кому. Иду, чтобы просто идти. Крутить ногами землю, как рекомендовала это делать старая реклама. Больше всего мне хотелось бы сейчас получить ответ на вопрос: «Сумасшедший я все-таки или нет, что делаю так?» Но спросить поистине не у кого. Остается только продолжать свой путь, который закончится не тогда, когда я куда-то приду, а когда просто устану и захочу спать, и придется возвращаться в мастерскую.
Глава 3
– Вы это что, моего ребенка рисуете?
– А? Это случайно получилось.
Я действительно не хотел. Паническая атака застигла в метро. Всего сильнее на свете я боюсь одной вещи – что мои пальцы онемеют, и я не смогу сотворить после этого вообще ничего. Я утешаю себя мыслью, что настоящий художник – художник во всем, и даже если я лишусь пальцев, я смогу организовывать перформансы, нанять учеников, которые будут рисовать, тщательно следуя моим указаниям, на худой конец держать карандаш зубами. Но именно тогда, когда к горлу подходит ком, а тело начинает трясти, все мысли о том, что это не так уж и страшно исчезают. Пальцы могут онеметь из-за холода, их может переехать поезд, когда я лежу