очень быстро. Что станет с ними, когда будет истрачено последнее су? Где возьмут они средства к жизни, как бы мало им ни было нужно? Продать им больше нечего – у них и так ничего нет, ничего, кроме нищенских лохмотьев. Как доберутся они до Марокура?
Когда девочка предавалась этим печальным раздумьям, сидя возле матери, ее охватывало такое отчаяние, что ей порой казалось, что она и сама упадет в обморок. Однажды вечером, когда нервы ее были особенно напряжены, она сидела, держа мать за руку, и вдруг ощутила ответное пожатие.
– Ты хочешь чего-нибудь? – поспешно спросила Перрина, вернувшись к действительности.
– Мне нужно поговорить с тобой, так как наступает минута нашей разлуки…
– О, мама!..
– Не прерывай меня, моя дорогая девочка, и постарайся запомнить мои последние слова. Мне не хотелось огорчать тебя, поэтому я и молчала до сих пор… Но то, что я хочу тебе сказать, должно быть сказано, как бы тяжело это ни было для нас обеих. Я была бы плохой матерью и поступила бы очень неблагоразумно, если бы стала еще медлить. Я умираю…
У Перрины вырвалось рыдание, которого она не могла сдержать, несмотря на все усилия.
– Да, это тяжело, милое дитя, а между тем мне начинает казаться, что после всего случившегося тебе лучше быть сиротой, чем появиться с матерью, которую могут отвергнуть. Словом, так угодно Богу, и ты останешься одна… Завтра, может быть, даже через несколько часов…
Волнение не позволило ей продолжать, и только через несколько минут, немного успокоившись, она опять смогла говорить.
– Когда меня… не станет, тебе придется исполнить некоторые формальности. В кармане моего платья ты найдешь бумагу, завернутую в шелковый платок, и отдашь ее тому, кто у тебя ее спросит: это мое брачное свидетельство, где написано мое имя и имя твоего отца. Ты потребуешь, чтобы тебе вернули ее назад, потому что она понадобится тебе позднее, чтобы доказать свое происхождение. Береги ее. Лучше выучи ее наизусть: тогда, если ты ее и потеряешь, то взамен сможешь потребовать другую. Ты слышишь меня? Ты не забудешь того, что я тебе говорю?
– Нет, мама, нет!
– Ты будешь очень несчастна, тебе придется очень тяжело, но не отчаивайся… Когда тебе незачем будет оставаться в Париже, когда ты будешь одна, совершенно одна, ты сразу же отправишься в Марокур по железной дороге, если у тебя будет достаточно денег, чтобы заплатить за проезд, или пешком, если у тебя денег не будет. Лучше ночевать в придорожной канаве и ничего не есть, чем оставаться в Париже. Ты обещаешь мне сделать это?
– Да, мама.
– Наше положение настолько плохо, что даже при одной мысли, что ты поступишь именно так, мне становится лучше.
Но хотя она и говорила, что чувствует себя лучше, это все-таки не спасло ее от нового упадка сил; довольно долго она лежала неподвижно, не в состоянии говорить, даже почти не дыша.
– Мама, – проговорила Перрина, наклоняясь над ней и вся дрожа от страха и отчаяния. – Мама!
Этот призыв оживил ее.
– Подожди