было последним – артприкрытие иссякло, а боевики под утро сообразили: что-то не то!
Ястреб-Къура и его м-м… сподвижники засекли группу и высыпали из дома напротив. Пока федералы вели огонь, вызванный омоновцами на себя, «ястребки» носа своего крючковатого не высовывали, палили в черный свет, как в копеечку, боезапас расходовали впустую. А тут затишье, и глядь – враг бежит, бежит, бежит! Догоним! И перегоним!
Никто никуда не бежит, зверушки! Просто ОМОН базировался в общежитии и расценил ситуацию, не паникуя, но трезво мысля: пора перебазироваться, перевыбазироваться! Драпать, сверкая пятками, и менять место дислокации – почувствуйте разницу.
«Ястребки» почувствовали разницу. Полдюжины зверушек полегло в пыль. А Къуре просто досталось по башке, и он обмяк.
– Юзон! Добей!
– Зачем? Возьмем с собой. Потом обменяем на наших.
– Тоже верно. Берись. Доволочем сволочь?
– Легко!
Оказалось тяжело. В Къуре пудов шесть. Ладно хоть не дрыгался. Куда ему дрыгаться после того, как Юзон приголубил. Приемчики он, Къура, будет демонстрировать, видите ли! Ногами размахивать, «кияй» визжать! Получи от Юзона и никшни.
А в управлении ФСБ, куда бойцы передислоцировались, будь добр, говори!
Къура Даккашев не был добр. Зол был. Молчал, как убитый. Ну это успеется – в смысле убить. А молчал он свирепо: убить убьете, но больше ничего не успеете – сподвижники всех вас, урусов, здесь и растерзают.
Не пустая-бессильная угроза, к сожалению. Омоновцы вышли из одного узкого кольца, но попали в другое – широкое, но тоже кольцо. Весь правительственный комплекс, включая управление ФСБ, блокирован абреками. Знать бы, сколько их, чем из вооружения располагают, где у них тонко, чтобы прорваться. Пока федералов дождешься, рискуешь дождаться штурма «ястребков» от Къуры, «соколиков» – от Лечи, «волчат» – от Борза и прочей нечисти.
Молчал Даккашев.
Бить его смертным боем?
Ствол к виску приставлять?
Криком пугать? (Есть такая дисциплина в учебном курсе у спецназа – речевая подготовка. Разумеется, не дикцию там совершенствуют.)
Бесполезно. И к тому, и к другому, и к третьему полевой командир Даккашев привычен. Сам неоднократно применял к противнику – перед тем как изуверски с ним покончить. На войне как на войне…
– Ну-ка я попробую, – сказал Токмарев.
Сел за стол напротив пленника. Глаза в глаза.
– Молчишь?
Молчал Даккашев.
– Ладно! – Токмарев расстегнул браслет с часами, положил перед Къурой. – Даю пять минут. Время пошло!
Что он предпримет через пять минут, ни малейшего понятия. Импровизируй на ходу. В полуразрушенной комнате с выбитыми стеклами – два стула и письменный стол, допотопный сейф с искалеченным замком, на стене чудом уцелевший скособоченный портрет вайнахского верховного (пилотка с «крабом», усики-стрелки, самодовольная ухмылка). Все. Более ничего.
Токмарев машинально поправил портрет в рамке. Опомнился, снял его с гвоздя, прислонил к