том, что пристально оглядываю тюремную территорию – голую черную землю с редкими островками осоки.
– Скажите, любезный, а цветы здесь какие-нибудь растут? Ну там маргаритки… или фиалки?
Ни маргариток, ни фиалок, последовал ответ, ни даже паршивых одуванчиков. Не приживаются на здешней почве, слишком близко к Темзе, сущая болотина.
Я так и думала, кивнула я. И вновь обратилась мыслями к цветку: откуда же он здесь взялся? Нет ли где-то меж кирпичами тюремных стен расселин, в которых подобное растение может пустить корни? Не знаю, не знаю…
Впрочем, на сей счет я размышляла недолго. Караульный подвел меня к внешним воротам, привратник нашел для меня кэб, и теперь, когда унылые камеры, лязгающие засовы, сумрачные тени и вонь тюремной жизни остались позади, невозможно было не возрадоваться собственной свободе и не возблагодарить небо за нее. Все-таки я правильно сделала, что поехала сюда, подумала я; и хорошо, что мистер Шиллитоу ничего не знает про мою историю. Поскольку он ничего не знает и здешние женщины ничего не знают, мне будет проще оставить ее позади. Я мысленно представила, как они связывают мое прошлое ремнями и накрепко запирают на замок…
Сегодня вечером я виделась с Хелен. Она была с моим братом и несколькими их знакомыми. Они заехали к нам по пути в театр, все при полном параде – только Хелен в обычном сером платье, вроде моего и материного. Когда они прибыли, я спустилась в гостиную, но оставалась там недолго: после прохладной тишины Миллбанка и собственной моей комнаты скопище голосов и лиц вызывало болезненное раздражение. Хелен отвела меня в сторонку, и мы немного поговорили о моем посещении тюрьмы. Я рассказала о бесконечных однообразных коридорах, произведших на меня столь тяжелое и тревожное впечатление. Потом спросила, помнит ли она роман мистера Ле Фаню про богатую наследницу, которую выставляют сумасшедшей.
– На минуту я и вправду подумала: а вдруг моя мать в сговоре с мистером Шиллитоу и он собирается удержать меня в тюрьме, растерянную и сбитую с толку?
Хелен улыбнулась, но быстрым взглядом проверила, не слышит ли меня мать.
Затем я немного рассказала про арестанток. Жуткие существа, наверное, предположила она. Да нет, вовсе не жуткие, ответила я, просто слабые…
– Так сказал мистер Шиллитоу. Он сказал, что мне надлежит формировать их души. Такова моя задача. Служить для них нравственным образцом.
Слушая меня, Хелен разглядывала свои руки, крутила кольца на пальцах. Ты смелая, сказала она. И выразила уверенность, что эта работа отвлечет меня от «всех былых горестей».
Тут к нам обратилась мать: мол, о чем мы там шепчемся с таким серьезным видом? Днем она с содроганием выслушала мой рассказ о Миллбанке и строго предупредила, чтобы при гостях я помалкивала о своих тюремных впечатлениях.
– Хелен, не позволяй Маргарет докучать тебе своими историями про тюрьму, – сказала мать. – Вон, тебя муж ждет. На спектакль опоздаете.
Хелен тотчас отошла к Стивену,