опущены. Нет. Не волновалась. Просто не знала, куда их деть. Размахивать сейчас не к месту. Не та песня…
«Ой, да не вечер, да не вечер…»
Начала робко, словно двигаясь на ощупь. Так где-то в глубине земли зарождается родник, несет воды по глухим подземным коридорам и вдруг вырывается к свету. Звонкий, чистый. Льется, не уставая, превращаясь в реку. Широкую, неудержимую, мощную… Пела легко, раскатисто: «Ой, пропадет, он говорит, твоя буйна голова…»
И вдруг голос стал тихим, невыносимо щемящим, нежным вроде мать над колыбелью баюкает дитя – любимое, желанное…
Слонов прикрыл рукой намокшие ресницы. Ему было неловко за внезапную сентиментальность. Сколько прошло мимо его ушей претендентов всех мастей и голосов… Да как же так! Он резко поднялся и вышел из комнаты.
Растерянная Нинка смотрела в проем распахнутой двери. Она ждала вердикта.
Оставшиеся двое переглянулись, коротко пошептались.
– Можете идти. Мы вам позвоним, – женщина приподняла очки, возможно, желая лучше рассмотреть обладательницу слезных чар.
Нинка простилась и вышла. Вернее выбежала, яростно проталкиваясь сквозь толпу. Она уже жалела, что поддалась на уговоры и приперлась в этот балаган тщеславия и зависти.
Дора доедала второе пирожное, когда в кафе появилась Нинон. Намокшая – как всегда забыла зонт! – потерянная…
– Выпью, замерзла, – чашка с чаем зажата в руках, бледные пальцы не ощущают жара.
– Пей, конечно, я сейчас еще закажу. Как? Как прошло? Что Слонов сказал?
Нинка немного успокоилась, согрелась. Опустила чашку.
– Я спела. Но никто ничего не сказал. А Слонов твой вообще ушел…
– Ушел? – недоверчиво переспросила.
– А что ты пела?
– Да не стала я Ваенгу… Я русскую спела – «Ой, да не вечер»…
– И что?
– Сказали, перезвонят.
– Странно… Мы ж вне конкурса шли… Может мне набрать Слонову? Пусть скажут, что там по тебе решили. Берут или что… – Дора наливает из чайника в чашку и заботливо подвигает к Нинке пирожное. – Поешь сладенького, полегчает.
Нарядное пирожное – в розовой мастике, с клубничной шапкой, приторное и вредное – пропадает в считанные секунды. Нинка запивает его чаем, и взгляд ее светлеет.
– Хорошо, что ту хламиду не купили. Хотя денег жалко… Я, пожалуй, попою в «Шахерезаде». Мне Тариэл обещал три за вечер и чаевые, – она скребет пустое блюдце. На ложке остается розоватый след мастики.
– Какая «Шахерезада»! Ты в уме, нет?! – возмущенно и даже зло протестует Дора. В руках ее телефон. – Я звоню Слонову!
– Звони, – безразлично машет головой.
Очередь за окном не становится меньше. Кажется, что она приросла хвостом еще на сотню метров. Тонким, безнадежным…
Дора тараторит в трубку. Губы резво шевелятся, но Нинка не может разобрать слов. Уши ее прикрыты ладонями, локти на столе, а взгляд через голову – за стекло. В темную очередь.
«Слонов, Слонов! – спустя несколько секунд энергично