мне приходилось тяжело. Все, кто учился вместе со мной, помогали своим отцам. Так же вставали на рассвете, весь день проводили в школе, забегая домой только на обед, а вечером принимались таскать воду или молотить зерно. Но одно дело – помогать взрослому мужчине. И совсем другое – заменять его.
Я и не играл почти. Даже странно было видеть, что другие тратят время на догонялки или игру в гладиаторов. Они размахивали палками, заменявшими мечи, и для них это была забава. А меня начинало мелко трясти при одном слове «гладиатор». Сразу перед глазами вставала картина: вооруженные люди в доспехах, отражающих ярко-красные сполохи огня. И мать, падающая под ударом кривого фракийского меча.
Школа и тяжелая крестьянская работа – вот из чего состояла моя жизнь тогда. Наверное, приходилось нелегко. Сейчас уже не вспомнить. Одно знаю точно – все трудности мне помогала преодолеть моя ненависть. Других чувств в то время у меня попросту не было. Одна черная глухая ненависть. Странно для восьмилетнего мальчишки так ненавидеть, дети ведь быстро забывают плохое. А «забыть» очень близко к «простить». Похоже, уже тогда я это понимал. И каждое утро, едва открыв глаза, шепотом повторял последние слова Марка Кривого: «Оппий Вар – разыщи его, когда подрастешь. Нелегко будет, наверное, но ты не сдавайся. Помни, что отец следит за тобой».
Мне действительно было нелегко. Но мысль, что отец смотрит на меня и ждет, когда я наконец отомщу за него, придавала мне сил в самые тяжелые времена. Ненависть и жажда мести – не самые лучшие путеводные звезды. Но куда хуже, когда нет даже таких звезд. Можно всю жизнь проблуждать в темноте и умереть, так и не поняв, для чего жил. Тогда, конечно, о таких вещах я не задумывался. Все было просто: я должен вырасти и найти убийц своего отца. Искать какой-то глубинный смысл в этой добровольно принятой на себя миссии я не собирался. Вернее, даже не предполагал, что в ней есть глубинный смысл.
Эвмел как-то попросил меня остаться после занятий. Я думал, что речь пойдет о моей невнимательности, и приготовился вытерпеть хорошую порку. Уже тогда я предпочитал не просить о пощаде, а просто терпеть, стиснув зубы, что бы со мной ни делали. Кто-то скажет, что я был упрямцем. Не знаю. Мне кажется, предчувствие грядущих испытаний заставляло меня иначе относиться ко всему, что со мной происходило. Те трудности, которые я преодолевал сейчас, были для меня чем-то вроде подготовки к другим, еще более суровым временам. «Если ты не можешь выдержать несколько ударов учительской палки, что ты будешь делать, когда тебя ударят мечом?» – так я говорил себе.
Вопреки моим ожиданиям, учитель не схватился за розгу, а просто предложил сесть рядом и, помолчав немного, сказал:
– Ты ведь сын того самого Гнея Валерия, которого убили?
Я ничего не ответил. Мне не хотелось говорить об этом с каким-то вольноотпущенником, который всего лишь учил меня грамоте.
– Ты постоянно думаешь об этом, да? – продолжил грек, будто не замечая, что этот разговор мне неприятен. – Этим твоя голова занята, вместо того, чтобы учиться, как следует? Дело, конечно, твое… Знаешь, я родился рабом. Рабом был мой отец, рабыней была мать… Мне было столько