дочерью тоже всё в порядке. Она находится в соседней палате.
– Она тоже отравлена?!
– Гораздо легче, чем вы, – уклончиво ответила медсестра.
– Я хочу её видеть! – напрягшись из последних сил, потребовал Осокин.
Он попытался приподнять онемело-ватную руку, но оказалось, что та прочно пристёгнута к кровати.
– Вам нельзя волноваться, двигаться и громко говорить.
– Я хочу видеть свою дочь!
– Подождите пять минут. Сейчас она придёт.
Невидимая медсестра вколола своему пациенту через капельницу успокоительное, и через пару минут он снова расслабленно задремал безо всяких тревожащих душу снов и видений.
Второй раз Осокин очнулся легче и с относительно ясной головой. Возможно, ему помогли – потому что после очередной неудачной попытки открыть глаза, он услышал не молодой женский голос, а хорошо знакомый низкий мужской баритон, принадлежавший его куратору – директору четвёртого, так называемого «русского» отдела службы Ми5 старшему полковнику Алексу Груберу.
– Андрей, как вы себя чувствуете?
– Нормально. Что с моей дочерью? Она тоже отравлена? – не открывая глаз, задал свой главный вопрос Осокин.
– В гораздо меньшей степени, чем вы. Катя уже ходит по своей палате.
– Кто и зачем нас отравил?
– А вы сами не догадываетесь?
– Неужели, мои бывшие коллеги? – выдвинул Осокин самую несуразную с его точки зрения версию..
– Абсолютно верно, – подтвердил его невероятное предположение Грубер.– В то утро двое русских агентов приезжали в Мэтфилд. И вряд их интересовал исключительно Музей Востока.
– Вы их задержали?
– К сожалению, не успели.
– Но зачем им нужно было меня травить? Тем более, вместе с дочерью? – с демонстративным недоумением спросил Осокин.
– Я хотел бы спросить тоже самое у вас, – переадресовал вопрос Грубер.– Подумайте, вы ничего не задолжали своим соотечественникам?
– А что я им мог задолжать?
– Предположим, ту самую рукопись, которая интересует и нас и Москву…
– Имеете в виду мемуары Маевского? Откуда они могут взяться у меня, если вся ваша служба искала их семь лет, да так и не сумела найти?
– Вам виднее, откуда они у вас взялись. Подумайте, как следует…, – многозначительно предложил Грубер.
– У меня нет, и не может быть никаких мемуаров, – твёрдо отрезал Осокин и вернулся к своей больной теме.– Я хочу увидеть Катю.
– Она ещё слишком слаба, чтобы самостоятельно выходить из палаты.
– Тогда привезите её в кресле-каталке.
– К сожалению уже слишком поздно – она спит. И вам тоже следует отдохнуть…
– Но Катя точно жива? – тревожно уточнил Осокин.
– Жива, и даже почти здорова, – уверенно успокоил его Грубер и, судя по звукам, поднялся со стула, собираясь уходить.
– Последний вопрос: где и чем