Барракуда, – а почему тогда ты им не улыбаешься? Я недавно проходила мимо вашей секции, и ты стояла там с очень серьезным выражением на лице. Почему?» Не найдя, что ответить, я промолчала и от удивления захлопала глазами. Между тем Барракуда прочмокала дальше: «Ну, вот что. Я разговаривала с твоими сотрудницами, Кристи и Бертой. И знаешь, что они сказали? Что им с тобой скучно. Так вот. Я этим очень серьезно обеспокоена. Ты должна идти навстречу рабочему коллективу, должна научиться соответствовать его требованиям и стараться ежедневно взбадривать своих напарниц, поднимать их настроение, шутить, улыбаться, а не рассказывать, что и где ты в какой книжке прочитала про оперу, театр, живопись и прочую лабуду. За исключением тебя, это никому не интересно и вообще ненормально! Ты же не на телевидении работаешь, а в магазине. Поняла меня? Может, тебе еще и стихи нравятся?!» С этими словами Барракуда отвернула от меня лицо, несколько раз нервно чесанула себе заднее место, а затем продолжила разъяснение: «Ты – эмигрантка и должна интегрироваться в среду своих коллег по работе. Должна. Понимаешь? Должна! Это – твоя обязанность, и ты мне за это потом сама спасибо скажешь. В общем, даю тебе испытательный срок – два месяца. Если не исправишься, то мы тебя уволим». Словом, начиная с того момента и на весь остальной эмигрантский период своей жизни, я поняла, что, где бы и кем бы я ни работала, мне всегда придется исполнять роль бесплатного массовика-затейника и юмориста для служащих-европейцев, и что если я этого делать не стану, то меня отовсюду станут гнать в шею.
Так или иначе, но Барракуда оказалась права. Навык шутить и веселить сотрудников по работе мне не только пригодился, но и стал одним из условий моего дальнейшего выживания среди персонала коммерческих заведений Страны Магазинов. Несмотря на то, что по натуре я – человек серьезный, и в российскую бытность своему чувству юмора находила применение не так уж и часто, однако жизнь внесла в мое поведение существенные коррективы. Именно в эмиграции, неожиданно для самой себя я научилась шутить целыми сутками, так, что даже, наверное, могла бы рассказывать анекдоты, находясь в подвешенном состоянии головой вниз. Вот до чего развился мой навык шутливости после того, как я поняла, что эмигрант с серьезным выражением на лице воспринимается европейцами как ненавидящая всех сволочь. К примеру, стоило мне прийти на работу с головной болью, вызванной обдумыванием какой-нибудь внезапно возникшей проблемы, или в простуженном, гриппозном состоянии, когда все тело болит и ломит, как за спиной у меня сразу же раздавался звук скрежещущих зубами сотрудников: «Посмотри на эту русскую, рожу скривила, разговаривать с нами не желает… Озлобилась на всех за что-то… Кто бы мог подумать, что окажется такой вредной?» При всем при этом вышеуказанный критерий, как правило, не распространялся на представителей европейских национальностей. В частности, за любым из моих сослуживцев закреплялось право прийти на службу не в духе, по причине