опять ни к черту.
За ужином подняла вопрос о том, как не нужно и как мешает излишняя нежность и заботливость родителей. Говорили, спорили все [дома. – зачеркнуто] без конца. Кончилось дело тем, что я не выдержала и разревелась…
Не могла сдержаться…
Ужасно напряженное опять состояние.
И этот противный бок…
Может быть, и вздор, а может быть – кто знает?
Намазалась йодом.
Скорее, скорее в Москву…
Скорее за дело…
Ах, Господи, только не надо хворать…
Дождь падает тяжелый, однотонный.
Небо заволокло, как туманом, блеклыми безрадостными тучами.
Через неделю в этот день я в Москве…
Разбираюсь…
, что погода стоит ясная…
Последние деньки…
А не жаль уезжать отсюда… совсем. И местность красивая, и все могло бы быть так хорошо, а уезжаю с радостью…
Считаю часы…
Завтра в Москву.
Как страшно люблю эти поездки. Всегда ждешь чего-то, волнуешься…
Перед завтрашним днем в особенности.
Ведь, может быть, кто-нибудь из наших уже там, и вдруг… Вас.
Конечно, ведь может случиться, что они переехали раньше, потому что Нине Николаевне [Литовцевой] много дела, всяких хлопот с костюмами и пр.
Боже мой, вдруг, неожиданно встречаем[ся] где-нибудь на улице…
Мне кажется, я упаду в обморок…
Нет, как приеду – первым делом узнаю по телефону, в Москве ли он.
Мой любимый, мой ненаглядный…
Неужели опять я увижу это дорогое лицо, [опять. – зачеркнуто] обниму эту родную голову, буду слушать чарующий голос, [слово вымарано] отдыхать под его нежными теплыми ласками.
Как дорог он мне весь…
[Слово вымарано.] До чего я люблю его!
Вся я принадлежу ему…
Ему, ему.
Нераздельно.
Я отдам ему всю себя…
Мне не страшно.
Не надо тосковать.
Передо мной еще целая жизнь…
Надо верить…
Без веры нельзя жить…
Глаза у меня стали грустные-грустные…
Огромная печаль остановилась в них…
Я часто подолгу смотрю на себя в зеркало. Мне хочется уловить выражение своего лица…
И вот порой меня поражают глаза…
Я вглядываюсь в глубь их и тоже, как и Вас., – «не вижу дна»…
Они глубокие-глубокие, «бездонные», и там где-то в этой таинственной глубине – затаили что-то, острое, болезненное, какую-то страшную, напряженную мысль, и страдание, мучительное, тупое…
«Аличка, ну зачем эти страдальческие глаза!? Не надо, не надо, не могу я видеть этих глаз…»
Он гов[орил] это часто, и часто в самые острые минуты счастья, когда я, опьяненная и затуманенная его ласками, вдруг открывала и вскидывала на него глаза…
И вся я трепетала [несколько слов вымарано], а глаза смотрели с отчаяньем…
Один раз, когда он уходил от меня, он сказал: «У Вас такое страданье в лице, как будто я навсегда