места жительства, которую, похоже, сейчас планирует Эммет? Ведь если они уедут, а она останется здесь, то ей будет ужасно, просто невообразимо одиноко.
В последний год мысли об этом особенно часто посещали Нору; они не только терзали ей душу, но и, точно лед зимой, как бы прорастали сквозь обшивку потолка и доски пола. Возможно, если бы она еще тогда, в ту давнюю ночь, все-таки рассказала обо всем Эммету, ничего страшного не случилось бы. Но Эммет пребывал в таком блаженном состоянии, он был так далек от нее и так доволен нацарапанными на бревне каракулями, что Нора не решилась нарушить это блаженство, пронзив его душу вопросами об умершей дочери. Вместо этого она подтянула одеяло к самому подбородку и миролюбиво вздохнула:
– Какими глупостями вы занимаетесь среди ночи, мистер Ларк.
– Никакие это не глупости, а самая что ни на есть распрекрасная правда, – возразил он. – И нам, черт побери, следовало бы почаще напоминать об этом себе самим и друг другу.
Это было так на него не похоже – произносить такие глубокомысленные тоскливые сентенции. Ей оставалось одно: слегка его поддразнить и попытаться разрядить обстановку.
– Уверена, что на самом деле ничего вы там не пишете, мистер Ларк.
– Пишу, пишу, можешь не сомневаться.
– А если ты и впрямь что-то там пишешь, так наверняка что-нибудь вроде этого: «Здесь Эммет Ларк вытерпел от своей жены немало всяких глупостей, спаси, Господи, его душу».
– Возьми лучше и посмотри сама, коли мне не веришь. – Она позволила ему помочь ей взобраться на подоконник, но, даже встав на цыпочки, смогла увидеть только нижний край выступающего бревна. Это дало ей возможность продолжать поддразнивать мужа. А потом, особенно если между ними возникала какая-нибудь ссора или же Эммет вдруг исчезал на несколько дней, как сейчас, ей и самой уже начинало казаться, что он действительно так ничего на том бревне и не написал.
Ничего себе заявление: «Здесь жили и были счастливы Эммет, Нора и их сыновья». Ну, в том, что все они тут жили, сомнений нет. Однако Нора сомневалась, сможет ли кто-то из них, представ перед Судом Божьим, честно заявить, что был счастлив.
За исключением Тоби, разумеется. Чем более мрачным и негостеприимным выглядело место, тем счастливее, казалось, он там себя чувствовал. Вот и сейчас он радостно махал ей рукой, стоя на переднем дворе.
– Мам! – кричал он. – А бабушка-то опять сбежала!
Мать Эммета, миссис Харриет, сидела на веранде, повернувшись лицом к солнцу. Ее инвалидное кресло, которое было старше, чем сама Территория – его одолжил им Док Альменара, но так давно, что, по мнению Норы, им пора было бы уже считаться законными владельцами этой развалины, – едва держалось и выглядело просто чудовищно. Из плетеной спинки во все стороны острыми завитками торчали расщепившиеся стебли тростника, которые с наслаждением пили кровь каждого, кому случалось толкать кресло, и оставляли на пальцах толкавшего глубокие царапины. Огромные ржавые колеса делали допотопное