неплохой. Однако, как бы хорош я ни был, рисунки никогда не заменят еду или деньги. А здорово было бы: нарисовал бутер с шоколадной пастой и вареньем или кулак, полный двадцатидолларовых купюр, потом дунул-плюнул – и нате вам, всё стало настоящим. Но так я не умею. Да и никто не сумеет, даже самый голодный на свете волшебник.
Вот бы я был волшебником… Но я всего-навсего голодранец, живущий со своей голодранской семьей в голодранской индейской резервации Спокан[2].
Знаете, что самое поганое в нищете? Ах, не знаете? Ну так произведите в голове простое действие.
Бедность = пустой холодильник + пустой желудок
Случались дни, когда есть вообще было нечего и вместо обеда мы спали, но рано или поздно родители радостно врывались в дом с коробкой Кентуккийского жареного цыпленка из KFC[3].
Оригинальный рецепт.
Знаете, еда становится невероятно вкусной, когда ты голоден! Нет ничего восхитительней куриной ножки, если ты не ел часов эдак восемнадцать с половиной. И, поверьте мне, славная куриная ножка может кого угодно заставить уверовать в существование Бога.
Так что голод – не самое паршивое в бедности.
А теперь, спорим, вы спрашиваете меня: «Ладно-ладно, мистер Голодный Художник, мистер Слов-полон-рот, мистер Горе-мне-горе, мистер Секретный Рецепт, что же в бедности самое паршивое?»
Хорошо, скажу вам, что самое паршивое.
На прошлой неделе мой лучший друг Оскар заболел. Сперва я подумал, что это тепловой удар. День был июльский, жаркий до чертиков (под 40 градусов при 90-процентной влажности), и многие люди теряли сознание от перегрева. Почему бы и маленькой собачке в меховой шубе не получить тепловой удар?
Я попытался дать ему воды, но он не хотел пить.
Лежал на кровати, смотрел красными, слезящимися глазами. Поскуливал от боли. Тронешь его – визжит как резаный.
Как будто все его нервные окончания торчали на пару сантиметров наружу.
Я подумал – ладно, пусть отдохнет, но потом его начало тошнить, и понос пробил, и начался припадок, его маленькие лапки дергались, и дергались, и дергались целую вечность.
Оскар, конечно, всего лишь приблудная бездомная шавка, но это – единственное живое существо, на которое я мог положиться. Он был мне больше другом, чем мои родичи, бабушка, тети и дяди, кузены и старшая сестра. Еще он был мне учителем получше прочих учителей.
Если честно, Оскар был лучше любого человека.
– Мам, – говорю, – нужно отвезти Оскара к ветеринару.
– Он поправится, – ответила она.
Но она лгала. Когда она врет, глаза у нее всегда темнеют в середке. Она была индейцем спокан, а значит, никудышным лжецом. Что совершенно некстати, потому что нам, индейцам, нужно уметь хорошенько врать, учитывая, сколько врут нам самим.
– Ему очень плохо, мам. Он умрет, если не отвезем его к врачу.
Она пристально смотрела на меня, и в этот раз ее глаза не потемнели, так что я понял: она собирается сказать мне правду. И уж поверьте, бывают моменты, когда ты меньше всего хочешь услышать правду.
– Младший, дорогой мой, –