прелюдия. Цветочки.
– Как думаете, это он сам и был? Скоморох? Тогда?! – с надеждой качнулся вперед Матвей Андреевич. Словно рассчитывал, что я ему отвечу. И фотографии предоставлю: Кожемяка грызет руку потерпевшего. – Хотя… Он потом еще дважды свидетелем проходил. Черт, и как никто ничего не заподозрил?! К нему смерть прямо липнет. Лет семь… или восемь?.. а, неважно! Артист один под трамвай ночью попал. Ну где он в три часа ночи трамвай нашел?! А позже свидетель сыскался.
– Кожемяка?
– Он самый.
– А артист откуда? Наш, местный?!
– Местный. Театр-студия «У виадука».
Я знал, о ком говорит подполковник. С Лешей Сайкиным, нелепо погибшим под колесами, мы были знакомы. И в газетах писали. Правду говорят, что наш город – большая деревня. Все друг друга знают. А случай был действительно странный. Уж не Скоморох ли Лешку под колеса толкнул?!
И будто в ответ, сквозь сигаретный дым:
– …еще было. Двое наркоманов прохожего зарезали. Опять – единственный свидетель. Но там у него чистое алиби. Нарков через день взяли, они признались… Ну вот скажите: разве может такое с нормальным человеком все время приключаться? Как убийство – он тут как тут. Свидетель. Нутром чует, на запах идет. Приходит и смотрит. Нет, уверен: он давно на этом свихнулся. Простите, я говорил уже…
Во рту пересохло. Следуя примеру Качки, спрашиваю себе еще пива.
– …выяснили: два лишних покойника за ним. Из неопознанных. Сам в признании написал. И исповедаться успел, попа в больницу затребовал. С-скотина! В аду ему гореть, в пекле! Хоть наизнанку кайся… Двенадцать жертв за четыре года. Всякий раз наособицу. Вот, когда брали его – стихи «живца» читать заставлял. Из «Отелло». Спасибо, кстати, за подсказку. А с другими… – Качка беззвучно жует губами, собираясь с мыслями. – Подростка из лицея возле церкви прикончил. В Молодежном парке. Там райотдел в трех шагах – не побоялся. Ни Бога, значит, ни нас. Утром убитого нашли. Батюшка на службу приехал, а тут – труп. Сидит под кленом, задушенный. На голове – колпак с бубенчиками, в руке – погремушка, а рядом зачем-то три дворняги бродячие привязаны. Воют…
– Мишель Гельдерод, «Эскориал».
– Что?
Он даже вздрогнул от неожиданности. Молчал, понимаешь, Валерий свет Яковлевич, молчал – и выдал.
– Мишель Гельдерод, бельгийский драматург. Пьеса «Эскориал». Там король сажает шута на свой трон, заставляет признаться в любви к покойной королеве, а потом приказывает палачу его удавить. И это все под церковные колокола и вой собак. Жутковатая сцена. Даже в театре. А в жизни…
Меня передернуло. Едва пиво не расплескал.
Ясно вспомнилось: гастроли Рижского академического, и Будрас, уже старый, больной, в роли короля-садиста, сорванным голосом шепчет в замерший зал: «Разве святые таинства предназначены для шутов? Пойдем, выполним святой долг!» В глазах Будраса слезы, настоящие, без дураков, а за спиной его Человек-в-красном навалился на шута Фолиаля и душит, душит, молча, беззвучно, бесстрастно…
– Верно,