выеживайся… Трудно тебе, что ли? Просит тебя товарищ художница того… попозировать слегка… для народного искусства… Сам понимаешь: приказывать тебе я в этом вопросе не могу. Но мой тебе совет: будь проще, и население к тебе потянется.
– Есть, товарищ полковник…
– То-то… и не надо голоса этого замогильного…
Баюшкин почти уже закрыл за собой дверь, когда участковый отчаянно крикнул ему вслед:
– Только можно не голым, товарищ полковник…
Начальник заглянул в кабинет, где его ждала Наталья, спросил:
– Можно не голым?
– Ну, конечно, можно, – отвечала Наталья.
– Можно, – милостиво сообщил участковому полковник Баюшкин.
Участковый облегченно вздохнул – так громко, что даже Наташе в кабинете было слышно.
5
Семь лет, семь месяцев и семь дней – такая вот мистическая цифра, такое странное совпадение – продолжался в жизни Натальи Шониной период черного забытья. Она ничего не помнила о том, что происходило с ней в то время – ни одного лица, ни имени, ни места. Где она была, что делала – только серый клубящийся дым в памяти – ничего больше. «Вы не помните, потому что не хотите помнить», – говорил ей врач с удивительной фамилией Еропкин. Но она только пожимала плечами – неважно, почему. Итог – нет в голове записи, нет воспоминаний, пропущенное, закрытое от нее время. Другое дело, что она не очень-то и старалась пробиться сквозь пелену. А зачем? Ведь ясно, что ничего хорошего ее там не ждало. Судя по всему, она провалялась все это время в психиатрических клиниках и исследовательских центрах, где ее мучили жуткими препаратами и электрошоком.
Еропкин говорил, что это было признано чудом, феноменальным исключением из правил, – тот факт, что Наталья оправилась, выздоровела или почти выздоровела. Другого такого случая отечественная наука не знала. За рубежом – в Румынии, в Уругвае, еще где-то было отмечено нечто похожее, а в СССР – нет. Про нее писали в специальных журналах. Хотели на конференции всякие возить, показывать как диво дивное, исследовать ее, залезать ей в мозг, но Еропкин воспротивился, написал в министерство и в Академию медицинских наук, что это может нанести невосполнимый вред здоровью пациента. Отстали, слава богу, угомонились.
Тот черный провал разделил Наташину жизнь пополам: в первой, до 23 лет, половине она была веселым, беззаботным ребенком. И даже став студенткой-отличницей Суриковского института, она все равно оставалась счастливейшим из детей. А потом – провал.
Что-то с ней произошло, какая-то личная драма или даже трагедия. Доктор Еропкин категорически отказывался обсуждать с ней произошедшее. Прямо сказал ей: если вы вспомните, то все может повториться. Опять рухнете туда же, в ту же пропасть, и во второй раз уж точно не выберетесь.
А потом с самим доктором случился инсульт. Его разбил паралич, и родственники сдали его в какой-то инвалидный дом; с тех пор медицина оставила Наталью в покое, наедине с собой.
Так что оставалось только строить предположения. По некоторым косвенным признакам Наталья догадывалась, что тогда, в 23 года, случилась с ней какая-то