сукиным сыном возиться, пригласил впервые на ужин к себе на дачу, и особенно – момент, когда уговорил Генерального тоже допустить до себя Вережко. Теперь отречься от поэта значило бы признать свою ошибку, то есть сильно подорвать свой авторитет знатока тонких идеологических игр. Продолжать его поддерживать – тоже занятие утомительное, причем обходится оно все дороже.
Сейчас, впрочем, ему более всего хотелось избавиться от поэта поскорее. Как только он покинул наконец кабинет, Фофанов вызвал помощника. Сначала пришлось для приличия обсудить предстоящий визит в ГДР, а потом удалось очень естественно, как бы совсем между прочим, сказать безразличным тоном:
– Николай Михалыч, тут вот формула эта… хм… ерунда, конечно, но все-таки… не выясните ли при случае, что она означает? – Фофанов подвинул к помощнику папку, и тот немедленно раскрыл ее и уставился на страницу с формулой. – Сделайте одолжение, уважьте мое праздное любопытство… Это, конечно, не срочно, как-нибудь заодно, когда с коллегами будете общаться – из отдела науки.
– Разумеется, Григорий Ильич, все выясню! – отвечал помощник, но смотрел при этом как-то подозрительно… То ли в безразличие тона не поверил, то ли папка чужая, странная и листок непонятный его смущали.
Николай Михайлович, разумеется, решил, что это Вережко вручил Фофанову и папку, и листок с формулой – откуда же еще им было взяться? Абсурд, конечно, зачем, казалось бы, поэту какая-то мутная математика и, тем более, с какой стати обращаться с ней к секретарю ЦК по идеологии? Бред какой-то, но шут этих богемных разберет, к ним ведь логика нормальная неприменима. Так или иначе, Николай Михайлович свято поверил в причастность Вережко к загадке, и его убежденность еще сыграет во всей этой истории странную и довольно важную роль.
Глава 2
Краски волшебницы
1
Тем временем в Рязани у художницы Наташи Шониной наступили совсем скверные времена. Участковый ей попался уродливый и неуверенный в себе, с пухлыми бабьими руками, с прыщами на жирном лице и белесыми глазами навыкате. Но самое противное в нем был его голос – по-женски высокий и какой-то тошнотворно утробный одновременно.
И пальцы у него тоже были короткие и жирные, Наталья старалась на них не смотреть, на эти сардельки недоваренные. Но и участковый поглядывал на Наталью искоса, торопливо отводил глаза, смотрел в пол или куда-то в сторону, в грязноватую обшарпанную стену ее комнаты. Даже когда дожидался ответа на свои подлые вопросы, он все равно не глядел ей в лицо.
– И давно вы уже нигде не работаете? – спрашивал участковый.
– Вы уже этот вопрос задавали, товарищ милиционер, и я на него отвечала.
– Ответьте еще раз, – утробно говорил участковый и смотрел в стену.
«Уж лучше бы вел себя как другие самоуверенные самцы, приставал бы, пытался облапать, – думала Наталья. – Тогда, по крайней мере, можно было бы съездить ему по физиономии как следует. И разговор бы пошел иначе».
– Повторяю,