играла на руку не одному Бёрли со товарищи, но и самой Елизавете, поскольку давала ей возможность снимать с себя ответственность за собственные решения. В 1570 году, спустя два года после того, как она без тени стыда повелела под прикрытием шторма, бушевавшего в Ла-Манше, захватить генуэзский парусник, перевозивший в Нидерланды 155 сундуков золота в качестве платы войскам Филиппа II, она пишет четвертой супруге Филиппа Анне Австрийской[64]: «Пусть недавнее прошлое было ознаменовано раздором меж нами и королем Испании», случилось это по вине «иных злонамеренных чинов»[65]. Так королева исполнилась намерения переложить на других вину за ухудшение англо-испанских отношений.
Елизавете было немногим больше двадцати, когда она поняла, что свое участие в политических делах, последствия которых потенциально взрывоопасны, следует скрывать. Именно в этот период жизни будущая королева оказалась в центре сразу двух заговоров против ее венценосной сестры-католички Марии Тюдор, самым крупным из которых было, конечно, восстание сэра Томаса Уайетта 1554 года. На следующий день после того, как зачинщика обвинили в государственной измене, к Елизавете явилась целая делегация советников Марии с намерением арестовать девушку и предъявить ей обвинение в соучастии в мятеже[66]. Сановники поинтересовались, почему вдруг она засобиралась из Хартфордшира в принадлежавший ей замок Доннингтон в Беркшире, хранитель которого был одним из ближайших друзей Уайетта. Однако доказать, что Елизавета лично отдавала приказ о переезде или поддержала восстание, не удалось: общение между ней и Уайеттом велось через третьих лиц. Елизавете удалось переложить вину на подчиненных, среди которых был сэр Джон Харрингтон, отец ее крестника, которого также звали Джон: якобы они проявили неуместную ретивость от ее лица. Мария Тюдор тут же приказала заключить Харрингтона в Тауэр[67].
Урок этот Елизавета усвоила хорошо. До конца жизни любимыми ее латинскими цитатами оставались Video et Taceo («вижу и храню молчание») и Semper Eadem («всегда одна и та же»). Последнюю она избрала своим девизом[68]. Искусство быть королевой для Елизаветы означало не то же самое, что искусство управлять государством. Ей предстояло научиться делать тонкие, едва заметные шаги, чтобы упрочить власть и уменьшить свою уязвимость.
Какой бы яркой ни была кампания по уничтожению Непобедимой армады, военные годы правления Елизаветы – это годы забытые. Обычно биографы либо обходят их вниманием, либо поверхностно пересказывают, объясняя ключевые решения королевы не с помощью архивных данных, а цитатами из «Анналов» Кэмдена. Это тот период, когда стареющая дева, занятая борьбой со временем и смертью, стремится защитить самые заветные свои идеалы. Об этом времени написано относительно мало, особенно в сравнении с мирными годами, когда в центре внимания находились религиозное примирение, династическая дуэль с Марией Стюарт и пикировки с советниками по поводу замужества[69].
Явным