миродержцы здешние решат отомстить за поругание святыни? Но что сделано – то сделано. Авось Христос оборонит своё стадо, не даст в обиду. Воевода посмотрел на огрызок луны, перекрестился и пошёл отдыхать. А Моислав повернулся к священнику, прорычал:
– Землю оскверняешь, в людские души плюёшь. Аукнется тебе это злодейство, ох аукнется!
– А ты меня не стращай, – напыжился тот. – Ежели бесы тутошние мстить соберутся, Господь меня защитит. На то я здесь и поставлен, чтоб веру блюсти. А ты вот, гречин, слишком об идолах югорских печёшься. Никак обольстили тебя силы языческие?
– У, крестоносец, – погрозил ему кулаком Моислав.
Он пошёл самолично взглянуть на дело рук боярских. Продравшись сквозь заросли лозняка, чуть не сломав ноги в коварной кочковатой сорге, вышел на луговину, где ещё утром высились болваны. Теперь они валялись на снегу, а вокруг тянулось кольцо разрытых ям. У нескольких истуканов были отколоты бока, у других ножами изуродованы лики, кое-где виднелись глубокие зарубки – боярин в христианском рвении пытался рассечь идолов на части. Повсюду были раскиданы доски от порубленных лабазов, поломанные сваи, фигурки духов, разное тряпьё. Смотреть на это было печально.
Попович шёл от одного идола к другому, и они словно говорили с ним, жаловались на свою незавидную долю, стенали и плакали. Какие-то странные слова проникали поповичу в уши, и он, хотя не знал языка, понимал их смысл, будто Господь внушал ему скорбь чужого народа.
Лесной дух, лесной дух,
Пара моя!
Как ушёл, как ушёл,
Прошли годы,
И не вернулся.
Может, со зверем он спустился?
Может, сам зверя нёс?
Может, на кол он наткнулся?
Лесной дух, лесной дух!
Извилистой тропой ушёл ты,
И не вернулся.
Может, оленя ты искал
Среди мягких мхов топкого болота?
Может, на дно ты спустился?
Того мы не ведаем.
А может, иного духа встретил ты?
Того, что жилы вынул из тебя?
Мы не знаем, мы лишь причитаем.
Видно, много грязных слов,
Много мерзких слов
Пели мы когда-то.
Умершие духи, душою-тенью идём
По кровавой реке народа тайги,
По кровавой реке, по берегу,
Там, где текут многие курьи,
Цвета чаги многие курьи…
Моислава охватила дрожь. Полный благоговения перед этой древней неосязаемой силой, он упал на колени и, воздев руки к небу, простонал:
– О боги земли, воды и неба, простится ли нам это святотатство?
Но не осквернение кумирни задело вятших за живое, а ушкуйное непослушание. Не могли они стерпеть, что разбойники самолично поделили хабар, пока воевода пировал у князька. Ядрей устроил разбор, отчитал Буслая на глазах у товарищей, хотел было отобрать всю добычу, да поостыл, вспомнив, что Буслаевы молодцы спасли его шкуру. Пообещал только в следующий раз за такие проделки сразу башки поснимать. Налётчики поворчали для порядка, но спорить не стали: хабар остался с ними, а это – главное. Всё вроде уладилось,