вижу в зеркало глаза Ники.
Ремень безопасности Автолыч презирал. В его «пятерке» висели на стойках огрызки, которые и воткнуть-то не во что было, но меня он не оговаривал. Дело не в штрафах, просто я чувствую себя без ремешка словно без трусов. Неуютно мне в кресле без этой штуки. Как и все в мире, понимание необходимости ремня пришло через боль. На первой своей машинюшке, старом москвиче, налетел на стоявшую ребром крышку канализационного люка. Налетел балкой. И скорость-то была с гулькин нос – от силы километров десять, а так грудью наделся на руль, что дыхание перехватило и звездочки хороводы принялись водить вокруг головы. С той поры москвича стало тянуть немного влево, а я сразу пристегивал себя ремнем, едва усаживался в кресло. Вот такая полезная травма.
Короче, Автолычу пофигу. Ума не приложу, как он отработал водилой столько времени и не приобрел рефлекс. Может и не попадал так, как я. Он застегнул свой ремешок позади сидушки, чтоб менты не прикапывались, устроился поудобней и раскурил первую дорожную сигарету. Я приоткрыл окошко и засмолил свою. А повозка наша цыганская вывалилась из узеньких проездов одноэтажной Малаховки и потюхала по Егорьевке.
Родное мое шоссе. Дача там, на которой я вырос. Многое лучшее, что со мной было, – осталось там. Ну, дача – громко сказано. Садовый участок, что дед с бабушкой получили от завода. Поднимали они его с болотных горизонтов, когда мои родители на работах прятались от садовой повинности. Меня, понятно, никто и не напрягал. Внук копался в песочных кучах, а когда подрос немного, летал на велике с друзьями. Иногда мы стояли в воротах, ловили грузовики с песком и землей, кто из садоводов чего заказывал, и просили:
– Дядь, прокати!
Дороги-то там – минут пять грунтовки, и та вся в ямах. Но зато потом долго обсуждали кабины зилов, кразов и газонов. Педофилов и маньяков, на наше везение, не попадалось среди этих прокуренных загорелых ребят в промасленной одежке. Эх, да что еще скажешь про детство, разве вздохнешь со светлой грустью, вспоминая стучащий в маленькие прямоугольнички стекол террасы дождь или яркое летнее солнце, раскалявшее песок на дворе. Воспоминаний-то плохих и не осталось вовсе. Помню, что ревел и думал, что никогда не забуду обиду, а о чем речь шла – нынче и не вспомню.
По Егорьевке мы ездили, конечно, позже, когда дед купил машину. На заводе у них там распределяли. Четыреста двенадцатый ИЖ табачного цвета. Я на нем с одиннадцати лет ездить учился и об столбик крыло бедолаге рихтанул. Кстати, на границе Тульской области у поста ГАИ на постаменте как раз такой же аппаратик стоит. Только с ментовскими примочками и раскраской соответствующей. Но цвет машинки точно тот, на котором меня дед учил кататься, – табачный.
До моторизации семья каталась как все: на электричке. Я не жаловался, естественно. Какой малек пяти-шести лет от роду будет недоволен поездкой на настоящем поезде? Приключение же ж! Час с лишним на деревянной лакированной скамейке у окна летели как один миг. Да, наверное, было душно. Особенно когда на Ждановской народ в вагон набивался с рассадой,