Людовик, пламенно желая овладеть Неаполитанским королевством, решился разделить его с испанским королем; и таким образом, будучи до тех пор единым, неограниченным властелином Италии, он сам ввел туда себе соперника, помогать планам которого могли все честолюбцы и недовольные. Для него было весьма возможно оставить на троне неаполитанского короля, который без сопротивления согласился бы быть его данником, но он сверг его и помог взойти на престол сильному испанскому королю, который его самого мог в любое время изгнать из Италии.
Страсть к завоеваниям – дело без сомнения обыкновенное и естественное: завоеватели, умеющие достигать своих целей, достойны скорее похвалы, нежели порицания. Но составлять планы, не будучи в состоянии их осуществить, – и неблагоразумно, и нелепо. Поэтому-то, если бы Франция имела достаточно силы для овладения Неаполем, то она имела бы право к этому стремиться, но не имея для этого достаточно сил – было неразумно даже и затевать такое предприятие, а тем более разделять это королевство; и если раздел обладания Ломбардии с венецианцами извинителен как единственная мера, которая могла помочь его вступлению в Италию, то последнее разделение, не имевшее никаких важных, побудительных причин, положительно неизвинительно.
После того как был убит его отец, Александр Македонский стал царем и приказал казнить всех причастных к этому делу, заодно уничтожив и тех, кто мог претендовать на престол.
Александр Македонский. Фрагмент мозаики «Битва при Иссе».
Итак, Людовик XII сделал в Италии пять основных ошибок: он совершенно задавил слабых правителей и усилил могущество сильнейшего, ввел в Италию весьма могущественного чужеземного государя, не перенес туда своей резиденции и не укрепился там основанием колоний.
Все эти пять ошибок не повлекли бы, однако, за собой немедленного падения его власти, по крайней мере при его жизни, если бы он не присоединил к ним шестой и самой важной: не вознамерился бы отнять власть у венецианцев. Мысль ослабить их была бы вполне разумной и даже необходимой, если бы предварительно он не возвысил власть церкви и не призвал в Италию испанского короля.
Но сделав уже то и другое, он не должен был соглашаться на дело, грозившее гибелью для венецианцев, так как до тех пор, пока их могущество не было нарушено, они служили оплотом против покушений на Ломбардию и не допускали бы никого завладеть ею, кроме себя, и, конечно, никому бы и не пришла мысль отнимать Ломбардию у Франции с тем, чтобы уступить ее Венецианской республике.
Бороться же против соединенных сил Франции и Венеции едва ли у кого хватило бы духу. Если бы кто-нибудь вздумал извинять то, что Людовик отдал Романью – папе, а Неаполь – испанскому королю, тем, что он делал это для того, чтобы избежать войны, то в высказанном мною положении, что никто из правителей не должен ради того, чтобы избежать войны, допускать усиление зла, заключается опровержение этого предположения, так как войны при этом все равно не избежать, она только откладывается, чтобы