снег, матово блестящий под показавшейся из-за косматых низких туч робкой маленькой луной.
-И ты!..– Быч в порыве поднял правую огромную руку с растопыренной широченной мужицкой ладонью, хлопнул ею по пустому кобуру и, сжав в кулак, с силой грохнул в кирпичную кладку стены. На его широком красном лице мелькнуло отражение ненависти и беспощадной холодной злобы. Он вдруг вскинулся, подскочил к начдиву и узловатыми своими пальцами ухватил того за кадык, прижав к стене.
Тимошенко своей громадной фигурой вдруг обмяк и его руки только беспомощно скребли по старой кирпичной кладке стены.
Гришка, мучимый сушняком после выпитой с вечера получетверти самогона, выйдя по малой нужде из хаты напротив, вдруг увидел, как начдива-четыре товарища Тимошенко душит его же комэск Быч и решив, что те сдуру не поделили бабу,подскочил и мощным ударом в ухо отбросил Быча в черную приштабную грязь.
Тот упал и не шевелился.
Тимошенко присел на скамью, расстегнул ворот гимнастерки, прохрипел тихо:
-Ты… хто такой, боец?
-От наштакора-два… с донесением прибыл, -Гришка подошел, отвинтил пробку фляжки, поднес к лицу начдива-четыре.
-А фамилие твое… как? -Тимошенко наконец поднял воспаленные глаза и уперся мутным взглядом в лицо Гришки.
-Остапенко. Красноармеец Остапенко, това…
-Л-ладно… Спасибо тебе, товарищ Остапенко…Вовек не забуду! С-су-к-ка! Чуть не удавил, мр-разь… Т-тебя хоть… накормили?
-Так точно, накормили.
-Вот и славно. Ты знаешь, боец… Ведь хужей всево… Смерть принять от своево же.От врага… Оно и понятно… А вот от своево?.. Как?
Тем временем Быч зашевелился, и, распластав руки по грязи, попытался встать. Гришка поднял его, придержал за плечо.
-Давай ево сюды, я ему святки прочитаю, -Тимошенко, вяло усмехнувшись, показал ладонью на скамью, -а сам… иди, боец, отдыхай. Остапенко, говоришь?
Гришка завинтил горловину фляги и взбежал по ступенькам в хату.
Быч, пошатываясь, присел на скамью, Тимошенко подвинулся.
-Ты… не сердись, Бычок. Это тебя хлопцы-думенковцы приложили.Другой раз умней будешь.
-С вами уже не буду. Люди идуть за волю. А вы их кладете, как кизяк на базу.
Тимошенко угрюмо молчал. Затем он, натянуто улыбнувшись, поднялся и уже совершенно миролюбиво положил Бычу руку на плечо:
-Не сердись, Бычок! Тут мы с тобою – нихто! Заартачишся – шлепнуть, как шавку, та и… Сыграешь барыню… Ты бабу хочешь? Есть пара сестричек, вроде как нетронутые… Бери любую. Дарю.
И, просунув голову в проем двери, зычно крикнул:
-Терещенко!
Быч выбрал себе Ксению, младшую из близняшек.
Ввалившись всей своей громадной фигурой в полутемный предбанник внезапно, он тут же указал Терещенке на ту, что при виде мужчин завизжала и заметалась в одном дамском белье:
– Энту давай! Видать, нетронутая!
Терещенко, намотав подсохшие волнистые волосы Ксении в кулак, поволок ее к дверям,