жизни, – сказала я себе. – Вот он какой».
Розалин спала с открытым ртом, и с ее нижней губы свисала ниточка слюны. По тому, как ее глаза бегали под веками, можно было понять, что она видит сны. Ее распухшее лицо выглядело лучше, чем накануне, но в ярком свете дня я также увидела синяки на ее руках и ногах. Ни у кого из нас не было часов, но, судя по солнцу, мы проспали почти все утро.
Мне не хотелось будить Розалин, так что я вытащила из сумки картинку с Марией и прислонила ее к стволу дерева, чтобы хорошенько рассмотреть. На картинку вползла маленькая божья коровка и уселась прямо на щеке Святой Матери, превратившись в родинку. Я подумала о том, любила ли Мария бывать на природе, предпочитая деревья и насекомых церковным стенам.
Я легла на спину, пытаясь придумать историю о том, как моя мама могла заполучить картинку с Черной Марией. Ничего не получалось – возможно, из-за моего невежества касательно Марии, которой в нашей церкви никогда не уделялось особого внимания. По словам брата Джералда, ад был не чем иным, как костром для католиков. У нас в Силване не было ни одного католика – только баптисты и методисты, – но нам были даны инструкции на случай, если мы встретим таковых во время своих странствий. Нам следовало предложить им пятиступенчатый план спасения, который они вольны были принять или не принять. В церкви нам выдали по резиновой перчатке, на каждом пальце которой было написано по одному этапу спасения. Надо было начать с мизинца и закончить большим пальцем. Некоторые женщины постоянно носили «перчатку спасения» в своей сумочке на тот случай, если они неожиданно наткнутся на католика.
Единственная история о Марии, которую нам рассказывали, была историей о том, как она понудила своего сына, практически против его воли, изготовить на кухне вино из простой воды. Это меня потрясло, поскольку наша церковь не верила в вино, а также в то, что женщины вообще могут что-либо решать. Единственное, что я могла предположить – это что моя мама была каким-то образом связана с католиками, и, должна сказать, это втайне меня тревожило.
Я засунула картинку в карман, а Розалин все продолжала спать, выдувая воздух так, что было видно, как вибрируют ее губы. Я поняла, что она может проспать до завтра, и стала трясти ее руку, трясти до тех пор, пока Розалин не открыла глаза.
– Боже, как все болит, – сказала она. – Словно меня били палкой.
– Тебя и вправду били, ты помнишь?
– Но не палкой, – сказала она.
Я подождала, пока она поднимется на ноги – долгий, невероятный процесс возвращения к жизни членов ее тела, сопровождаемый оханьем и стонами.
– Что тебе снилось? – спросила я, когда она наконец встала прямо.
Она смотрела на верхушки деревьев, почесывая локти.
– Дай-ка вспомнить. Мне снилось, что преподобный Мартин Лютер Кинг-младший стоит на коленях и красит мне ногти на ногах слюной изо рта и каждый мой ноготь красен, словно бы преподобный насосался красного вина.
Я думала об этом по дороге в Тибурон – Розалин шла с таким видом, словно ее ноги намазаны елеем, словно ее рубиновым пальцам на ногах